Башкиров, Алексей Степанович

Алексей Степанович Башки́ров (19(31).7.1885, с. Кукмор Казанской губ. — 1.1.1963, Москва) — российский историк-антиковед и археолог. Специалист по древней истории, искусствоведению и архитектуре, этнограф и краевед, культуролог, один из основателей отечественной палеосейсмологии. Д-р исторических наук (1945), проф.

Биография

В 1913 г. окончил ИФФ С.-Петербургского ун-та, одновременно прослушал два курса С.-Петербургского археологического ин-та. Будучи студентом принимал участие в археологических раскопках Ольвии у Б. В. Фармаковского и в Херсонесе у Р. Х. Лепера. В 1914 г. окончил архитектурные классы Петербургской академии художеств. В том же году по рекомендации Б. В. Фармаковского и М. И. Ростовцева направлен в Русский археологический ин-т в Константинополе, где состоял научным сотрудником и прикомандированным к профессорскому званию. Участвовал в раскопках Студийского монастыря. После ряда заграничных странствий с научными целями в Греции, Италии, Франции, Англии и скандинавских странах, в нач. 1917 г. вернулся в Россию и стал магистрантом Петроградского ун-та.

В 1919—1923 гг. жил в Самаре, где был директором музея и преподавал в университете. С 1923 г. в Москве. Заведовал отделом византийских древностей в Историческом музее. Проф. 2-го МГУ (1922-24). В 1924 г. вместе с И. Н. Бороздин осуществил поездку в Крым, где обследовали Гераклейский полуостров. В 1924-34 гг. член Института археологии и искусствознания и Института народов Востока СССР РАНИОН. В 1926—1927 гг. занимался исследовательской деятельностью на Тамани. Объектами его исследований в 1920-х гг. стали средневековые древности, преимущественно памятники искусства, в Дагестане (1923—1928), Абхазии (1925), Татарии (1925), Крыму (1925, 1926). В 1930—1931 гг. заведующий кафедрой археологии историко-философского факультета МГУ. Действит. чл. НИИ художественной промышленности (1932-34) и Всесоюзной академии архитектуры (с 1934).

В 1935 г. был репрессирован, арестован и выслан в Казахстан.

C 1938 г. работал в Калининском педагогическом ин-те (КГПИ), был взят на место уволившегося С. В. Фрязинова, профессор, и. о. зав. кафедрой древней и средней истории, организационно просуществовавшей чуть более года, в 1942-48 гг. зав. кафедрой всеобщей истории (сменил его в этой должности Г. Т. Сиводедов).

В 1945 г. на уч. совете истфака МГУ защитил докт. дисс. «Антисейсмизм древней архитектуры», была опубликована в Ученых записках КГПИ.

В 1945-62 гг. возглавлял каф. всеобщей истории Ярославского государственного ун-та. Возобновил раскопки на Таманском полуострове (1947—1949, 1951, 1961, 1962), сосредоточившись на исследовании Патрея.

В 1955 г. реабилитирован.

Автор около 40 статей и 2-х монографий, в т. ч. "Памятники булгаро-татарской культуры на Волге" (Казань, 1925). Основные труды «Искусство Дагестана. Разные камни» (1931) и «Художественная культура Советского Востока» (соавт., 1931).

Ссылки

• [мпгу.рф/scientists/bashkirov-aleksey-stepanovich/], [letopis.msu.ru/peoples/2681], [esu.com.ua/search_articles.php?id=41389]

Отрывок, характеризующий Башкиров, Алексей Степанович

– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.