Брюстер, Джон

Джон Брюстер
John Brewster, Jr.
портрет Старра Миджатта с дочерью Люси, 1799 год
Дата рождения:	1766(1766)
Место рождения:	Хэмптон
Дата смерти:	1854(1854)
Гражданство:	США США
Жанр:	портрет
Работы на Викискладе

Джон Брюстер младший (англ. John Brewster Jr.; 30 или 31 мая 1766 — 1854) — плодовитый глухой художник-портретист, странствовавший по штату Мэн и создавший множество портретов состоятельных жителей Новой Англии.

Согласно Фениморскому музею искусств, Брюстер был характерным глухим художником.

Семья и ранние годы

Мало что известно о детстве и юности Джона. Он родился в Хэмптоне, третьим ребёнком в семье доктора Джона и Мэри Брюстер. Мэри умерла, когда ему было 17 лет. Его отец женился во второй раз, на Рут Эвери из штата Коннектикут, у них родилось четверо детей.

Отец Джона, Джон Брюстер-старший, был потомком Уиллиама Брюстера, одного из первых переселенцев в США, а также являлся членом генеральной ассамблеи штата и постоянным прихожанином местной церкви.

Один из ранних портретов изображает отца и мачеху художника в скромно меблированной комнате, в обычных позах, утончённой, но не шикарной одежде. Мать читает позади отца, а он пишет. Её взгляд направлен на зрителя, а муж глядит в пространство, погружённый в размышления. Примерно в то же время Джон изобразил двух своих младших сестёр, Бетси и Софию: Бетси, двух или трёх лет от роду, держит корзинку с клубникой, а портрет Софии на фоне плоского ландшафта и затянутого облаками неба, вероятно, написан после смерти, так как она умерла до пятого дня рождения.

Так как при жизни Брюстера стандартизированного языка жестов не существовало, он, скорее всего, общался с узким кругом лиц помимо семьи. Знакомый священник научил Джона рисовать, и в 1790-х он уже ездил по Коннектикуту, Мэну, Массачусетсу и восточной части Нью-Йорка, рисуя портреты богатым купцам, знакомым с его родителями.

Младший брат Джона, доктор Роял Брюстер, переехал в Бакстон в 1795 году. Джон либо переехал с ними, либо вскоре после них, рисуя окрестности Портленда в перерывах между визитами в Коннектикут.

Джон изображал на своих картинах детали, подчёркивавшие социальный статус заказчиков: занавески, дорогие полы́, книжные полки. С клиентами он общался, скорее всего, пантомимой и письменно. Ему приходилось путешествовать на дальние расстояния и надолго оставаться в незнакомых местах.

Глухота, возможно, дала Брюстеру преимущества в портретной живописи, в частности, музей Флоренс Гризуолд утверждает, что он способен был схватывать мельчайшие детали взгляда и выражения лица.

Влияние

Ранние, большие портреты Джона явно созданы под влиянием Джозефа Стюарда, заимствовавшего стиль у Ральфа Эрла (1751—1801), также странствующего художника. На картинах Брюстера те же костюмы, та же композиция и обстановка.

Эрл, в свою очередь, находился под влиянием английского искусства XVIII века с его грандиозными, эффектными формами, как на портретах Рейнольдса и Гейнсборо. Эрл и Брюстер переосмыслили этот стиль, перенеся изображаемых людей в более скромное и повседневное окружение.

Карьера

В начале XIX века Джон обычно создавал поясные портреты, что позволяло сократить стоимость и усилия; некоторые портреты очень похожи, вплоть до аналогичных костюмов и мебели, отличаясь лишь головами персонажей.

В 1805 году Роял закончил строительство дома в Бакстоне, и Джон переехал к нему. В этом доме он прожил всю оставшуюся жизнь.

Примерно к 1805 году у Брюстера оформился собственный стиль изображения детей во весь рост, в короткой одежде или ночном платье, с мягкими пушистыми волосами и большими глазами, что создавало милый эффект. В то же время, у него продолжались проблемы с перспективой, из-за которых тела выглядели несоразмерно окружению.

Примерно в это время Джон начал чаще подписывать и датировать свои работы. Кроме того, он перешёл от крупных портретов к более мелким и детальным, в которых он обращал особое внимание на лица изображаемых. Незадолго до 1817 года Джон начал путешествовать к клиентам дальше, так как карьера находилась на взлёте.

Френсис О. Уоттс с птицей

Типичный портрет Джона — «Френсис О. Уоттс с птицей» (англ. Francis O. Watts with Bird) 1805 года, на котором изображён невинно выглядящий мальчик с мужественным лицом в ночном платье. Он держит в руке птицу. На фоне окружающего пейзажа с низкой линией горизонта мальчик выглядит гигантом, или же написан с точки зрения лежащего человека.

На выставке в музее Флоренс Гризуолд картине дана высокая оценка за мирный пейзаж и миловидность изображённого ребёнка. Птица на верёвочке, по утверждению сайта музея, означает смертность, так как птица сможет улететь только если ребёнок умрёт, точно как его душа. Изображение птицы на верёвочке было частым мотивом детских портретов во времена Брюстера, так как высока была детская смертность.

Обучение

С 1817 по 1820 году Джон прервал карьеру, чтобы изучить недавно созданный для глухих жестовый язык. Он учился в Приюте в Хартфорде, позже переименованном в Американскую школу для глухих.

Брюстер, которому был 51 год, стал самым старшим в классе из семи учеников, чей средний возраст был около 19 лет. Это были его первые в жизни занятия; на них он наблюдал рождение американского жестового языка.

Поздние годы и оценка культурного вклада

Спустя три года Джон вернулся в Бакстон и к портретной живописи. В этот период он стал ещё сильнее концентрироваться на лицах изображаемых людей.

После 1830-х годов его следы теряются.

На сайте Фениморского музея утверждается, что Джону удавалось передать черты лица деликатно и точно, особенно хорошо ему удавались портреты детей в полный рост. Он создал множество бесценных описаний своего времени.

Избранные картины

• Boy with Book (1810; неизвестный мальчик с книгой, музей Флоренс Гризуолд);
• Francis O. Watts with Bird (1805, Фениморский музей искусств);
• Dr. John Brewster and Ruth Avery Brewster (ок. 1795—1800, Стёрбриджская деревня);
• Mother with Son (Люси Нэпп Миджатт с сыном Джорджем, 1799, Палмерский музей университета штата Пенсильвания);
• James Prince and Son, William Henry (1801, коллекция Исторического общества Олд-Ньюбери);
• Woman in a Landscape (неизвестная женщина, ок. 1805, Фениморский музей);
• Moses Quinby (ок. 1810—1815, Боудин-колледж);
• Reverend Daniel Marrett, (1831, коллекция общества Historic New England/SPNEA).

Выставки

• «A Deaf Artist in Early America: The Worlds of John Brewster Jr.,» Фениморский музей, с апреля по декабрь 2005; музей Флоренс Гризуолд, с 3 июня по 10 сентября 2006 года; частично — в Американском музее народного творчества, с октября 2006 по 7 января 2007.
• Наибольшее количество работ Джона Брюстера находится в Музее Сэко [www.dyerlibrarysacomuseum.org/about-museum.shtml ] (недоступная ссылка с 09-09-2013 (3883 дня) — история, копия) (англ. Saco Museum).

Литература

• [www.nytimes.com/2006/07/29/nyregion/nyregionspecial2/30ctarts.html?ei=5070&en=36de2c531d51084d&ex=1155096000&pagewanted=print] Genocchio, Ben. «Art Review: Portraits in the Grand Style, Just a Little Skewed.» New York Times, Sunday, July 29, 2006, «Connecticut and the Region» section, page CT 10, accessed August 7, 2006.
• D’Ambrosio, Paul S. «A Deaf Artist in Early America: The Worlds of John Brewster Jr.» Folk Art 31, no. 3 (fall 2006): 38-49.
• Hollander, Stacy C., and Brooke Davis Anderson. American Anthem: Masterworks from the American Folk Art Museum. New York: American Folk Art Museum in association with Harry N. Abrams, Inc., 2001.
• Lane, Harlan. A Deaf Artist in Early America: The Worlds of John Brewster Jr. Boston: Beacon Press, 2004.

Ссылки

• [forum.wgbh.org/wgbh/forum.php?lecture_id=1648 Аудио и видеоверсии лекции биографа Брюстера, с переводом на амслен]
• [www.getty.edu/vow/ULANFullDisplay?find=brewster%2C+john&role=&nation=&prev_page=1&subjectid=500013874 Сведения о Брюстере на сайте ULAN]

Отрывок, характеризующий Брюстер, Джон

– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.