Бэддили, Джеймс

Джеймс Бэддили

James Baddiley

Сэр Джеймс Бэддили (англ. James Baddiley; 15 мая 1918, Манчестер, Великобритания — 17 ноября 2008, Кембридж, Великобритания) — британский биохимик, специалист в области структуры коэнзимов и работы клеточной стенки бактерий. Он был избран членом колледжа Пемброк, принимал активное участие в государственной работе не только в качестве председателя в Кембриджском университете, но и на национальном уровне. Был посвящён в рыцари в 1977 году.

Краткая биография

Джеймс Бэддили, также известный как Джим, родился 15 мая 1918 года в Дидсбери, Манчестер и был вторым из четырёх детей в семье. Отец — также Джеймс Бэддили, был сыном владельца лошадей, а мать — Иви Логан Като, дочь Логана Като, часовщика из Манчестера. Семья происходила из Южного Йокшира и была очень тесно связана с земледелием. Джеймс старший (1885—1951) был единственным, кто стал ученым, закончив Лидский университет в 1907 году по специальности «Химия красителей». После работы с профессором Грином в Лидсе, он открыл фирму «Levinstein Ltd at Blackley» в Манчестере. Когда образовалась фирма Imperial Chemical Industries (ICI) в 1962 году, он стал главой исследовательского отдела лакокрасочной группы, и занимал эту должность вплоть до своей отставки. В 1939 он был награждён медалью Перкина. Джеймс верил в независимость чистой и прикладной науки и имел множество контактов с академическими учеными.

Джим Бэддили учился в Манчестерской гимназии, где специализация начиналась после 6 класса. Ещё с младших классов его увлекала химия и биология. Поощряемый своим отцом, Бэддили использовал свои карманные деньги для проведения химических экспериментов дома. Он любил гимнастику и часто выигрывал призы по этому виду спорта. В шестом классе он попал под влияние биолога Яппа, кто и привел Джима Бэддили в биохимию. Объектами изучения в старшей школе стали химия, физика и биология, а также английский и немецкий.

В 1937, по совету своего отца, он поступил в Манчестерский университет, где в это время преподавали Гейлборн и Полани. Бэддили потратил первый год на изучение математики, по которой отстал из-за вступительных экзаменов. В 1938 молодой Александер Тодд, позднее лорд Тодд, оказал наибольшее влияние на жизнь Джима. Вдохновленный лекциями Тодда, Джим, на своем последнем курсе, занялся амбициозным проектом по доказательству структуры рибонуклеозидов и рибонуклеотидов путём их синтеза. Вместе с Базелом Литгоем он начал работы по синтезу пуриновых нуклеотидов для подтверждения места связывания с остатком сахара. В начале они использовали D-ксилулозу вместо более дорогой D-рибозы. Кроме того, во время военных действий, Джим был вовлечен в исследования по установлению структуры пенициллина.

Научные исследования

Нуклеотиды и коэнзимы

Одной из первых задач в программе Тодда по изучению нуклеозидов было подтверждение (путём синтеза) места присоединения рибозы к азотистому основанию в пуриновых рибонуклеозидах, в частности, в аденозине. Бэддли синтезировал 9-D-2-ксилопиранозил-2-метиладенин и, вместе с Джорджем Кеннером 9-D-рибопиранозил аденин, изомер аденозина,. Когда Бэддли переехал в Кембридж, то получил возможность работать с новым фосфорилирующим агентом — дибензил фосфорохлоридатом — и смог применять его в нуклеотидном синтезе. Из аденозина (при помощи нового реагента) он получил защищенный фосфотриэфир. в дальнейшем, полученный фосфотриэфир позволил получить аденозин-5’-фосфат, аденозин-5’-дифосфат и аденозин-5’-трифосфат,. Это был первый синтез нуклеотидного кофермента в мире, что стало замечательным достижением в то время. В Листеровском институте основное внимание было уделено коферменту А (CoA). Липманном было показано, что по своей структуре коэнзим А является производным пантотеновой кислоты. Бэддили и Тэйн синтезировали 4’-фосфат пантотеновой кислоты и показали, что это соединение идентично одному из продуктов гидролиза CoA (схема гидролиза до этого была предложена Липминном): аденозин-5’-фосфату и 2-аминоэтантиолу, которые также были обнаружены ранее в гидролитическом растворе,. Пантетеин и пантетеин-4'-фосфат также были синтезированы Бэддили для установления химической структуры кофермента А,,. Полученные синтетические материалы были использованы группой Липманна для микробиологических исследований с организмами по выявлению конкретных шагов синтеза кофермента А. Полная структура исследуемого коэнзима стала понятна только после того, как выяснили расположение третей фосфатной группы в аденозине, что показал проведенный ранее ферментативный гидролиз,. Но синтез 3’-дифосфо-CoA стал для группы Бэддили не увенчался успехом, в основном из-за проблем, связанных с защитой тиольной группы. Сам кофермент А успешно синтезировала другая научная группа в 1969 (Линен). После сотрудничества с Эрнестом Гейлом научная группа Джеймса Бэддили показала, что синтетический пиродоксаль фосфат является коэнзимом бактериальной декарбоксилазы Streptococcus faecalis. Бэддили, затем, заинтересовался аденинтиометилпентазидом из дрожжей и вместе с Кантони в Кливленде показал, что это был один из продуктов распада аденозилметилтионина (так называемого в биохимии «активного метионина») — биологического метилирующего агента. Бэддили и Грэхам Джеймсон смогли синтезировать его, тем самым подтвердив структуру.

Тейхоевая кислота

Первые её препараты были получены Бобом Гринбергом при помощи кислотной экстракции клеток L. arabinosus: кислотный гидролиз в таком случае приводит к получению рибита, фосфатов глицерина и продуктов их разложения. Экстракт после кислотного гидролиза содержал тейхоевую кислоту, рибитол фосфат и глюкозу в случае L. arabinosus и Bacillus subtilis, а в случае Staphylococcus aureus - глюкозоамин; все три содержали аланин. Анализ гидролиза клеточных стенок при помощи фосфорной кислоты показал, что рибитол тейхоевой кислоты представлен на уровне 30-50 % от сухой массы стенки. В дальнейших исследованиях стало ясно, что в построение клеточных стенок каким-то образом также вовлечены полимерные фосфаты, связанные с клеточными мембранами. Эти полифосфаты в экспериментальной практике получали путём центрифугирования лизированных клеток при более высокой скорости. Термин «тейхоевая кислота» был расширен за счет фосфатных полимеров, содержащихся в капсулах некоторых организмов. Со структурной точки зрения было установлено, что сахарофосфатные полимеры, лишенные глицерина или рибитола, существовали, и они были также отнесены к тейхоевым кислотам. В тейхоевые кислоты из клеточных мембран была первоначально включена внутриклеточная тейхоевая кислота, но, когда выяснилось, что внутриклеточные тейхоевые кислоты имели гликолипид на конце, они стали называться липотейхоевыми кислотами. Экстракция тейхоевых кислот из стенок бактериальных клеток требовала кислотных или щелочных условий, и стало очевидно, что существует ковалентная связь с петидогликанами из клеточной стенки.

Бэддили рассмотрел биосинтез стеночного глицерола тейхоевой кислоты из Staphylococcus Lactis. В организмах, в которых тейхоевая кислота была рибитолового типа, маленькое количество глицерина и его фосфатов всегда образовывалось при гидролизе. Это навело на подозрение, что короткая последовательность из глицерофосфатного олигомера может быть связана с пептидогликаном.

Личная жизнь

Джим был мастером экспериментальной работы. У него были интуитивные способности, которые позволяли ему справиться с капризами органических реакций. Его лабораторные журналы были образцовыми, а эксперименты были написаны в такой форме, что их сразу можно было бы отдавать в публикацию. Он был полон решительности и целеустремленности, как подобает члену Университетского клуба альпинистов. Во времена его студенческой жизни в Манчестере, Джим и его школьный друг Боб Дэвис, забрались на крышу Химического факультета, что стало толчком к началу занятий скалолазаньем в Северном Уэльсе. В научной среде Бэддили вел себя крайне скромно и почтительно по отношению к другим ученым. Хотя Алекс Тодд обладал крупным научным влиянием, Бэддили гораздо больше был заинтересован в биологических аспектах химии и лучше себя чувствовал в компании биохимиков и биологов.

Джим Бэддили женился в 1944 на Хейзел Таунсенд, которая в итоге стала опорой всей его жизни. Он интересовался изобразительным искусством и музыкой. Хейзел была дизайнером тканей и они с Джимом имели много общего. В первые дни в Кембридже молодая пара вела активную социальную жизнь и дом семьи Бэддили был центром для молодых людей, кто переехал из Манчестера и для жен зарубежных гостей Химического факультета. Хейзел помогла Элисон Тодд (позднее леди Тодд), в создании клиники по контролю рождаемости и была вовлечена в благотворительные дела. Их сын Кристофер родился во время необычайно холодной зимы 1947. Их период жизни в Стокгольме, который начался позже в 1947, резко контрастировал с жизнью в Кембридже. В то время как Джим работал в институте Веннера-Грена большую часть времени, Хейзел чувствовала себя одинокой с маленьким ребёнком в странном городе, в котором даже не могла ни с кем поговорить. К концу жизни в Стокгольме у Хейзел появилось несколько друзей, но семья Бэддили вновь была вынуждена вернуться в Великобританию по прошествии 18 месяцев. В 1954 Джим подружился с Фрицем Липманом и встретился со многими американскими биохимиками.

В Ньюкасле Джим и Хейзел поначалу жили в общежитии при университете в Элдон Плэйс, всего в нескольких дверях от дома Джорджа и Роберта Стефенсона, первооткрывателей железной дороги. Джим и Хейзел нашли общежитие полезным для того, чтобы найти университетских друзей, которые тоже жили там. После двух лет они построили новый дом в парке Вулсингтон, всего в пяти милях от университета. Хейзел принимала активное участие в социальной жизни университета, помогая развить общество «Университетских жен», которое помогало бы женам ученых. Она развивала свои интересы в семейном планировании, которое иногда включало в себя визиты в более удаленные уголки Ньюкасла. В новом доме они принимали друзей и зарубежных гостей также как и членов исследовательской группы Джима. Хейзел занималась также лошадиными скачками. Этот интерес появился у неё после жизни в Кембридже. В Ньюкасле она изучила тонкости этого дела и стала квалифицированным инструктором Британского Общества Верховой Езды.

Джим Бэддили имел множество интересов в своей жизни: он увлекался музыкой, как классической, так и джазом, и обладал впечатляющей коллекцией записей. Он любил изобразительное искусство и фотографию, каникулы за рубежом в хороших отелях. В возрасте 80 лет он впервые сел за компьютер и оставил обширные заметки о своей жизни. Джим и Хейзел вели активную социальную жизнь в Кембидже. В старости они жили в модернизированном доме семнадцатого века (коттедж Хилл-Топ) в Хилдершейме, к югу от Кембриджа. Хейзел понравилась деревенская жизнь в Хилдершейме, в том числе церковь, где она принимала участие в церковном хоре. Джим заметил в своих мемуарах, что его родители были открыто против религии в какой-либо форме. Сам он, как ученый, не нашел убедительных доказательств для веры и после школы никогда не посещал церковь, кроме свадьбы и похорон.

В обычной жизни Джим был очень дружелюбным, мягким и с чувством юмора. Он всегда был целеустремленным в достижении своих целей. С молодости курил трубку. После отъезда из Лондона, где он играл в сквош, Джим активно спортом не занимался, но всегда поддерживал отличную форму всю свою жизнь. Он не любил большие международные научные встречи. Он больше предпочитал тихие и укромные научные дискуссии, как например на Гордоновской Конференции.

Джим и Хейзел отпраздновали бриллиантовую свадьбу в Пембрук Колледже в 2004. Хейзел умерла в 2007, прямо во время подготовки к переезду в квартиру на Гранж Роад в Кембридже. У них был счастливый брак, в котором Хейзел всегда поддерживала Джима и была опорой в трудные времена, поэтому уход Хейзел сильно опечалил его. Джим мирно скончался в больнице Адденбрука, в возрасте 90 лет 19 ноября 2008 года, оставив сына Кристофера и двое внуков — Алекса и Антея. Кристофер начинал карьеру в качестве физика. Он стал хорошо известен как лектор и выиграл награду Галлилео за его работу о городском свете, мешающем исследованиям в области астрономии.

Участие в общественной деятельности

Бэддили работал в комитете по Химии и технологии ферментов, комитете по Биологическим наукам и в консульстве по исследованиям в науке и инженерии. Для Королевского общества он был членом Совета правительственных субсидий по химии (секционный комитет 3 — Химия), секционный комитете по биохимии. При отправлении из Артур Бирч в Австралийский Национальный университет в Канберре в 1967, Бэддили присоединился к Консультативному комитету по стипендиям компании Ciba. Он был одним из членов различных советов и комитетов: Химическое общество (ныне — Королевское общество химиков), Биохимическое общество и общество химической микробиологии. Он был членом редколлегии Биохимических препаратов и Кембриджских исследований в области биотехнологии. С 1994 он был вице-президентом Альцгеймерского исследовательского траста и был одним из членов-основателей междисциплинарного комитета Консехо культуры Мундиал (всемирный культурный совет), базирующийся в Мексике.

Ссылки

• www.theguardian.com/science/2009/jan/29/obituary-sir-james-baddiley-microbiologist
• www.royalsoced.org.uk/cms/files/fellows/obits_alpha/baddiley_j.pdf
• www.independent.co.uk/news/obituaries/professor-sir-james-baddiley-biochemist-who-applied-his-understanding-of-organic-chemistry-to-1222882.html

Отрывок, характеризующий Бэддили, Джеймс

То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг: