Вече (газета)

«Вече»

Владелец	В. В. Оловеников и наследники
Издатель	В. Владимирович, Ф. А. Слепов
Редактор	И. И. Восторгов, Н. И. Добровольский, М. Д. Плетнёв, Д. А.Фёдоров
Главный редактор	В.В.Оловеников
Основана	11 декабря 1905 года
Прекращение публикаций	15 февраля 1910 года
Политическая принадлежность	черносотенная газета
Язык	русский
Главный офис	Москва
Тираж	до 25000 экз.

К:Печатные издания, возникшие в 1905 годуК:Печатные издания, закрытые в 1910 году

«Ве́че» — русская газета националистической и монархической направленности, издававшаяся в 1905—1910 годах.

Первый номер вышел в Москве 11 декабря 1905 года. Её основатель и фактический редактор-издатель — В. В. Оловеников. Формально же он числился секретарём редакции, а издателем была его жена. В «Вече» № 2 (18 декабря 1905 года) редактором-издателем назван некто В. Владимирович.

В начале 1908 года Оловенников тяжело заболевает и уезжает на лечение за границу, после чего газету начинают редактировать его близкие помощники: Ф. А. Слепов, а затем несколько номеров М. Д. Плетнёв (псевдоним Ачадовский). После смерти Оловеникова (февраль 1908) газету продолжала издавать его мать, обозначенная в выходных данных как «наследники В. В. Оловеникова».

В дополнение к газете в 1908 году печатался еженедельный журнал «Вече», где помещались литературные произведения и фотографии видных монархистов.

До получения издателем разрешения на выпуск газеты (сообщение о подании прошения на издание еженедельной газеты опубликовано в № 4 от 3 января 1906 года) «Вече» выходило в форме сборников. № 1 вышел с подзаголовком «Новая московская ежедневная политическая газета», № 2 — с подзаголовком «Московская политическая газета». В этом же номере было опубликовано объявление: «Газета „Вече“ будет выходить, когда нужно, ибо денег редактор-издатель не имеет; субсидий никаких не желает».

Главный материал № 6 от 19 января — «Счастливый день русского народа», посвящённом Высочайшему приёму Николаем II 23 декабря депутации Союза русского народа.

№ 7 от 23 января вышел под названием «Московское вече» (два предыдущих имели название «Назад»). Норме привлёк внимание публикацией «Политическая речь еврейского раввина, читанная им около 30 лет назад». № 8 от 8 февраля вышел под названием «Наше вече».

Лишь с 13 февраля газета обретает окончательный формат, и с этого времени издаётся под названием «Вече. Общественная, политическая и литературная газета, с портретами, рисунками и карикатурами». «Вече» выходило сначала по понедельникам, затем два, и потом — три раза в неделю. Тираж временами достигал 25 тысяч экземпляров. После прихода в редакцию художника Л. Т. Злотникова каждый номер выходил с злободневными карикатурами, в основном, на евреев.

Антиеврейский настрой доминировал и в публикациях «Веча». В 1907 почти в каждом номере газеты публиковался лозунг «Прочь жиды — Русь идёт». Начиная с 3 октября 1908 года в каждом номере печатался аншлаг «Жиды должны быть выселены из России обязательно». Авторами статей и сотрудниками газеты были, в том числе, такие известные монархические деятели, как П. А. Крушеван, Н. И. Еремченко, М. Д. Плетнёв.

«Вече» публиковало много стихов, большинство из которых были тоже антиеврейской направленности. К примеру, «Вече» от 7 ноября 1906 года представило сочинение Д. Павлова «Вон из России!»:

«Вон из России! Вон, Иуда!
Довольно с нас твоих „свобод“,
Беги, предатель злой, покуда
Не возмутился весь народ!».

Главным материалом номера «Веча» от 7 декабря 1906 года было «Открытое письмо А. И. Дубровина митрополиту Антонию». В номерах, последовавших за этой публикацией, издатель помещал материалы, возвращавшие читателя к теме, которую поднял в этом письме глава Союза русского народа.

Санкции (штрафы, запреты и конфискации), накладывавшиеся на газету, были связаны в основном с перегибами в критике представителей власти — министров правительства и чинов местной администрации. Так, за публикацию в № 60 статьи «Накануне баррикад» (под псевдонимом «Наблюдатель» её написал Л. Е. Катанский), в которой служащие Петербургского градоначальства — «связанные с евреями поляки» — обвинялись в убийстве В. Ф.фон-дер Лауница, газету оштрафовали на 1000 рублей. Такой же штраф был вынесен за публикацию в № 61 (июль 1907) письма С. Ф. Шарапова с обвинениями в адрес министра финансов В. Н. Коковцова.

Из-за отсутствия средств с 10 марта 1909 года газету передали Московскому СРН, после чего она стала называться «Вече. Орган Московского Союза Русского Народа», а затем «Вече. Орган русских монархистов-союзников. Издание Московского Союза Русского Народа».

Переход газеты в руки протоиерея Восторгова вызвал конфликт: ряд бывших сотрудников Оловеникова, являвшихся политическими противниками протоиерея, публично заявили об отказе участвовать в издании. И хотя на протяжении 1909 года новые владельцы постоянно сообщали читателям о намерении перейти с 1910 года в режим ежедневной газеты, необходимого числа подписчиков набрать не удалось, и Московский отдел СРН свернул планы продолжения издания «Веча».

Единственный номер за 1910 год вышел 15 февраля, накануне второй годовщины со дня смерти основателя издания, В. В. Оловеникова. Газета вышла под заглавием «Вече. Еженедельная общественно-политическая газета». Объявляя в этом номере подписку на 1910 год, редактор-издатель Ф. А. Слепов писал, что «главное место в газете отводится удивительному чудовищному росту проснувшегося русского национального самосознания и самосохранения, вылившегося в Черносотенное Освободительное движение». Однако следующего номера газеты так и не вышло.

Литература

• Чёрная сотня. Историческая энциклопедия 1900—1917. Отв. редактор О. А. Платонов. — М.: Крафт+, Институт русской цивилизации, 2008.

Ссылки

• [www.hrono.ru/organ/rossiya/veche_ru_narod.html Степанов А. «Вече»]

Отрывок, характеризующий Вече (газета)

Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.