Гильом Иордан (граф Триполи)
Поделись знанием:
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
| Гильом (Гильем) Журден кат. Guillem Jordà фр. Guillaume Jourdain | ||
| ||
|---|---|---|
| 1095 — 1109 | ||
| (под именем Гильем II) | ||
| Предшественник: | Гильом (Гильем) I Рамон | |
| Преемник: | Бернар I Гильем | |
| ||
| 1095 — 1109 | ||
| (под именем Гильем II) | ||
| Предшественник: | Гильом (Гильем) I Рамон | |
| Преемник: | Бернар I Гильем | |
| ||
| 1095 — 1109 | ||
| (под именем Гильем II) | ||
| Предшественник: | Гильом (Гильем) I Рамон | |
| Преемник: | Бернар I Гильем | |
| ||
| 1105 — 1109 | ||
| (под именем Гильом I) | ||
| Соправитель: | Бертран (1108 — 1109) | |
| Предшественник: | Раймунд I де Сен-Жиль | |
| Преемник: | Бертран | |
| Смерть: | 1109 Триполи | |
| Род: | Барселонский дом, Серданьская ветвь | |
| Отец: | Гильом (Гильем) I Рамон | |
| Мать: | Санча Барселонская | |
Гильом (Гильем) Журден или Иордан[1] (кат. Guillem Jordà, фр. Guillaume Jourdain; ум. 1109) — граф Сердани, Конфлана и Берги с 1095, граф Тортосы, граф Триполи с 1105, сын графа Сердани Гильома (Гильема) I Рамона и Санчи Барселонской.
Биография
После смерти отца унаследовал графства Сердань, Конфлан и Берга.
В 1096 году отправился в Первый крестовый поход в составе армии Раймонда IV Тулузского, который был его дядей по матери. После смерти Раймонда IV, воспользовавшись отсутствием его старшего сына Бертрана и малолетством другого сына, Альфонса Иордана, Гильом объявил себя графом Триполи. Графство состояло из городов Тортоса и Джебейль, а Триполи еще предстояло отвоевать у сельджуков.
Через несколько лет Бертран Тулузский прибыл на Святую Землю для принятия наследства отца. В роли арбитра выступил король Балдуин I Иерусалимский, предложивший разделить графство Триполи на две части.
Гильом Журден участвовал во взятии Триполи крестоносцами 12 июля 1109 года. Во время осады города он был ранен стрелой и вскоре умер, и Бертран стал единоличным правителем графства.
Женат Гильом не был, детей не оставил. Его каталонские владения унаследовал младший брат Бернар I Гильем.
Напишите отзыв о статье "Гильом Иордан (граф Триполи)"
Примечания
Ссылки
- [www.fmg.ac/Projects/MedLands/CATALAN%20NOBILITY.htm#_Toc339267031 Catalonia: Guillem Jordan de Cerdanya] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 26 января 2013.
- [www.covadonga.narod.ru/Catalunia.html Каталонские графства]. Реконкиста. Проверено 26 января 2013. [www.webcitation.org/6EDvKf45w Архивировано из первоисточника 6 февраля 2013].
Отрывок, характеризующий Гильом Иордан (граф Триполи)
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
