Гулд, Джей
| Джейсон Гулд | |
| Jason Gould | |
 | |
| Род деятельности: |
финансист |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Джейсон (Джей) Гулд (англ. Jason (Jay) Gould, 27 мая 1836 — 2 декабря 1892) — американский финансист.
Содержание
Биография
Молодые годы
Джейсон Гулд родился в семье фермера англо-шотландского происхождения, с детства страдал туберкулёзом. От ненависти к зубрёжке бросил школу, однако с детства обладал умением риторики и литературными способностями, в частности, ещё подростком написал историю своего родного округа Делавэр. Существует недоказанная версия, что настоящая его фамилия — Голд (Gold), а фамилию Джей Гулд поменял в молодости, чтобы она не казалась еврейской; вероятно, что эта версия — чёрный пиар недоброжелателей Гулда.
Бросив школу, Гулд работал землемером, и сумел выручить 5000 долларов за продажу составленных им карт и исторических сочинений. На эти деньги в 1856 году он и его деловой партнёр, некто Пратт, открыли чрезвычайно выгодное кожевенное производство. Гулд обманул Пратта, выводя прибыль из компании в собственный (по существу, подпольный) банк; когда Пратт обнаружил мошенничество, то предпочёл мировое соглашение и вышел из предприятия с денежной компенсацией — вдвое меньше первоначального взноса. Когда Гулду исполнилось 20 лет, он вышел на нью-йоркский товарный рынок и, используя деньги новых партнёров, фактически скупил рынок кож. В 1857 его состояние достигло миллиона, но паника на бирже 1857 года уничтожила его состояние; партнёр Гулда, Чарльз Льюип, покончил с собой (современные биографы оспаривают вину Гулда в его смерти, считая всему виной психическое расстройство Льюипа).
Чёрная пятница 1869 года
В последующее десятилетие деятельность Гулда не выделялась на общем фоне, но во второй половине 1860-х он и Джеймс Фиск стали заметными фигурами в Таммани-холле (нью-йоркской штаб-квартире демократов). После смерти магната-афериста Дэниела Дрю Фиск и Гулд стали управляющими его железной дороги Эри (Erie Railroad), назначив почётным директором Босса Твида; Твид обеспечил Фиску и Гулду политическую «крышу». Во время судебного преследования Твида в 1871 именно Гулд внёс за него залог в восемь миллионов.
В августе 1869 Гулд и Фиск решили спровоцировать повышение цен на рынках. Скупая золото, они рассчитывали, что за ним последует повышение цен на зерно, а затем — повышение спроса на перевозки зерна, что позволило бы поднять железнодорожный тариф. Наполеоновский план Гулда (так эту аферу оценивали современники) опирался, в том числе, на контакты с ближним окружением президента Гранта. Гулд вложил в дело 7 миллионов, что взвинтило цены на золото на 40 %; в последующие дни рост цен составил 65 % к июлю 1869. Сомневающиеся игроки обратились к президенту напрямую, и только после этого, без особых предупреждений и утечек информации, на рынок золота вышло Казначейство США. 24 сентября 1869 грянула «Чёрная пятница», курс золота рухнул; хотя Гулд и не потерял вложенные в аферу деньги, его обложили многочисленными судебными исками, а однажды чуть не линчевали на улице — в итоге Гулд покинул биржу и железную дорогу в 1872 году, а Джеймса Фиска расстрелял на улице любовник его бывшей подруги.
Железнодорожный король
Бросив опустошённую Erie Railroad, Гулд взялся скупать железные дороги на Среднем Западе, взяв под контроль Union Pacific и Missouri Pacific. К 1880 он контролировал около 16 000 километров дорог (1/9 национальной сети США), в 1882 — 15 % национальной сети. В 1883 Гулду пришлось, однако уйти из Union Pacific из-за финансовых претензий федерального правительства. Гулду приписывается фраза, сказанная по поводу забастовки железнодорожников 1886 года: «Я могу нанять половину рабочего класса, чтоб они убивали другую».
Гулд был женат один раз (жена умерла за два года до его смерти) и имел шестерых детей. После смерти его наследство было оценено всего в 72 млн долларов — чтобы сэкономить на налогах.
Современные биографы, реконструировавшие биографию Гулда на первичных источниках, считают, что его образ «барона-разбойника» во многом преувеличен прессой (в том числе и по указке самого Гулда при его жизни), а методы ведения бизнеса Гулдом — исключая практику преднамеренного банкротства и прямого несоблюдения интересов миноритариев — оправданной в условиях XIX века. Однако в популярной и учебной литературе личность Гулда по-прежнему подаётся как пример особо беспринципного воротилы.
Напишите отзыв о статье "Гулд, Джей"
Литература
- Чарльз Р. Гейсст. История Уолл-Стрит., М., Квартет-Пресс (библиотека Атон), М., 2001 ISBN 5-901822-01-3, c.69-115
См. также
Отрывок, характеризующий Гулд, Джей
– Ну ловок, – сказал эсаул.– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.
Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
