День саранчи
| День Саранчи | |
| The Day of the Locust | |
| Автор: | |
|---|---|
| Жанр: | |
| Язык оригинала: | |
| Оригинал издан: | |
| Страниц: |
238 |
«День Саранчи» — роман американского писателя Натанаэла Уэста, написанный в Голливуде, во время Великой Депрессии. Основная тема романа — отчуждение и отчаяние в американском обществе того времени.
В 1998 году, издательство Modern Library поставило «День Саранчи» на 73 место в её списке 100 лучших англоязычных романов 20-го столетия. журнал Time включил роман в свой список 100 лучших англоязычных романов с 1923 по 2005 годы[1], критик Гарольд Блум включил его в список канонических работ в литературе [www.interleaves.org/~rteeter/grtbloom.html The Western Canon].
Содержание
Сюжет
В книге рассказывается о молодом человеке по имени Тод Хэкетт, который считает себя художником, но работает в Голливуде дизайнером костюмов и декоратором. Он влюбляется в Фэй Гринер, девушку мечтающую о карьере в кино, которая живёт поблизости с Тодом. Он общается со многими людьми, работающими в районе Голливуда — включая ковбоя, который живёт на холмах выше студии и работает как вспомогательный актёр в кинофильмах про ковбоев, мексиканца, который организует петушиные бои, и Гомером Симпсоном, одиноким и заурядным бизнесменом, также пытающимся добиться Фэй. Роман заканчивается сценой массовой драки и беспорядками толпы на премьере очередного фильма.
Библейские аллюзии
Первоначальное название романа — «Обманутые» (The Cheated)[2]. Окончательное название работы — вероятно, намёк на определённые упоминания о саранче в Библии. Известная литературная ссылка на саранчу находится в Книге Исхода, в которой Бог посылает саранчу египетскому фараону как возмездие за то, что тот отказаться освободить порабощенных евреев. Миллионы саранчи заполняют плодородные области Египта, разрушая запасы продовольствия. Саранча которой «дано мучить людей», как часть Божьего суда также появляется в Новом Завете, в символической и апокалиптической Книге Откровения[3].
Символы и метафоры
Джеймс Ф. Лайт предположил, что использование Уэстом насилия толпы в развязке романа было выражением беспокойства Уэста о росте фашизма на Западе. Лайт также предполагает, что на это повлияло и то, что сам Уэст был евреем.[4]
Темы
Все характеры — изгои, которые приехали в Голливуд в поисках исполнения некоторой мечты или желания. Важность вопроса желания в работе Уэста была сначала отмечена поэтом Оденом, который объявил, что романы Уэста были по существу «притчами о Царстве Ада, правитель которого не столько Отец Лжи сколько Отец Желаний»[5]. В этом отношении, как предполагает Лайт , Уэст обнажет пустоту многочисленных «обнадеживающих рассказов, которые, словно жулики, проникают в современную американскую культуру»[6].
Некоторые критики называют роман Уэста радикальным вызовом модернизму в литературе. Модернисты избегают массовой культуры; Уэст изображает её и делает неотъемлемой частью романа[7].
Кроме того, использование Уэстом гротескных образов и ситуаций, определяют этот роман как сатирический. Его жестокий критический анализ жизни вокруг Голливуда, и менталитета масс, изображают Америку больную тщеславием и насилием. Настроение романа не просто меланхоличное как, например, у Ф. С. Фицджеральда в «Великом Гэтсби» а практически безнадежное.
Характеры
По большей части, характеры в романе являются преднамеренно пустыми и стереотипными, и «… происходят из второсортных фильмов того периода …» (Р. К. Саймон)[8]. По мнению Лайта это «гротескные» стереотипы[9]. Главный герой романа, Тод Хэкетт (чьё имя вероятно происходит из немецкого «Tod» («смерть»), и чья фамилия обращается к общему эпитету в отношении голливудских сценаристов и художников, которых тогда уничижительно называли «hacks», буквально «наёмная лошадь, кляча») мечтает о славе художника. В первой главе романа герой описывается следующим образом: «Да, несмотря на свою внешность, Тод был в действительности очень сложным молодым человеком, с целым набором лиц, одно внутри другого, как китайские коробки. И „Сожжение Лос-Анджелеса“, картина, которую он должен был скоро нарисовать, определённо доказывала, что у него был талант».
В течение романа Уэст вводит несколько характеров, каждый из которых соответствует определенному Голливудскому стереотипу того времени. Гарри Гринер — стареющий актёр водевилей; его дочь, Фэй, девушка мечтающая о славе и деньгах и ставшая проституткой; Клод Эсти, успешный Голливудский сценарист; Гомер Симпсон, безнадежно неуклюжий и почти безжизненный обыватель, фамилию которого можно перевести как «обычный человек, простак»; Эйб Кузич, карлик и мелкий гангстер; ковбой Эрл Шуп; Мигель, мексиканский «коллега» Шупа; Адор Лумис, актёр-вундеркинд, и мать Лумиса желающая сделать сына звездой экрана.
В массовой культуре
- Мэтт Грейнинг, создатель мультфильма «Simpsons» назвал своего самого известного персонажа Гомера Симпсона в честь Гомера Симсона из этого романа. Об этом он заявил в нескольких интервью 1990 года, хотя была и вторая причина — отца самого Мэтта также звали Гомер[10].
- В 1975 году роман был экранизирован — режиссёр Джон Шлезингер снял фильм «День саранчи».
Напишите отзыв о статье "День саранчи"
Ссылки
- ↑ [www.time.com/time/2005/100books All Time 100 Novels], Time. Проверено 25 мая 2010.
- ↑ Aaron, Daniel. «Review: Waiting for the Apocalypse» Hudson Review, Vol. 3, No. 4 (Winter, 1951), pp. 634-6
- ↑ [www.answers.com/topic/the-day-of-the-locust-criticism the day of the locust criticism: Web Search Results from Answers.com]
- ↑ Light, James F. «Nathanael West and the Ravaging Locust», American Quarterly, Vol. 12, No. 1 (Spring, 1960), pgs. 44-54
- ↑ Barnard, Rita. «'When You Wish Upon a Star': Fantasy, Experience, and Mass Culture in Nathanael West» American Literature, Vol. 66, No. 2 (June 1994), pgs. 325-51
- ↑ Light, James F. «Violence, Dreams, and Dostoevsky: The Art of Nathanael West» College English, Vol. 19, No. 5 (February 1958), pgs. 208-13
- ↑ [books.google.com/books?id=koXcX8mTUi8C&pg=PA243&dq=%22day+of+the+locust%22&hl=en&ei=ssRJTLhOwoHyBp_6pJAP&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CDkQ6AEwAzgK#v=onepage&q=%22day%20of%20the%20locust%22&f=false Jacobs, The Eye’s Mind: Literary modernism and visual culture, pg. 243 ff]
- ↑ Simon, Richard Keller (1993). «Between Capra and Adorno: West’s Day of the Locust and the Movies of the 1930s». Modern Language Quarterly 54 (4): pg. 524
- ↑ Light, «…Ravaging Locust»
- ↑ [books.google.com/books?id=cNLcbwmfFI4C&pg=PT59&dq=%22homer+simpson%22+groening+%22day+of+the+locust%22&hl=en&ei=BsFJTI_8L4H98Aa-nOziDg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CC0Q6AEwAA#v=onepage&q=%22homer%20simpson%22%20groening%20%22day%20of%20the%20locust%22&f=false Turner, Planet Simpson, pg. 77]
Отрывок, характеризующий День саранчи
Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
