Джеймс, Энтони Траффорд
| Энтони Траффорд Джеймс | |
| Anthony Trafford James | |
| Род деятельности: |
Химия, биохимия |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
Кардифф, Уэльс, Великобритания |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Награды и премии: |
Орден Британской Империи |
Энтони Траффорд Джеймс (англ. Anthony Trafford James; 6 марта 1922, Кардифф — 7 декабря 2006) — британский химик, исследователь механизмов биохимических реакций[1]. Внёс большой вклад в развитие газо-жидкостной хроматографии, занимался изучением биохимических реакций образования ненасыщенных связей в молекулах жирных кислот, исследованием биохимии липидов.
Содержание
Молодые годы
Энтони Траффорд Джеймс родился 6 марта 1922 года в городе Кардифф во время экономической депрессии и безработицы в Южном Уэльсе. Его отец, Джастин, был плотником на верфи до 1914 года, затем служил на Среднем Востоке во время Первой мировой войны. Родители Энтони были самоучками и стремились дать сыну хорошее образование.
Во время экономической депрессии трудно было найти работу, поэтому в её поисках родители Энтони переехали в Лондон в 1929 году. В 1933 Джеймс закончил начальную школу в Верхнем Холлоуэе. Он продолжил обучение в Школе Университетского Колледжа, где и зародился его интерес к науке, в частности, к химии.
Студенческие годы
В 16 лет Энтони начал работать в компании Кодак, где приобрёл практические лабораторные навыки. Во время работы в Кодак он учился в Северном Политехническом институте и получил диплом бакалавра. В 1940 году поступил на химический факультет Университетского Колледжа Лондона, который во время войны был эвакуирован в Аберистуит, в 1943 году получил диплом первой степени. Позднее начал изучать механизмы нитрозирования и алкилирования ароматических аминов, эти работы стали основой его докторской диссертации. В 1945 году женился на Ольге Клейтон — помощнице секретаря Национального Союза Студентов. В Аберистуите он стал президентом Объединения Университетов Уэльса и Лондонского Представительного Совета, а также президентом Всесоюзного Общества Университетского Колледжа Лондона и вице-президентом Университета Лондонского Объединения.
Работа в Милл Хилл
В 1946 году Джеймс стал посещать вечерние курсы биохимии в Политехническом Институте Челси, поскольку его заинтересовали биологические аспекты химии. На курсах он познакомился с Сэром Чарльзом Харингтоном, директором Национального Института Медицинских Исследований в Милл Хилл и доктором Аланом Друри, директором Листерского института, каждый из которых предложил Джеймсу работу. В 1947 году Джеймс начал работать в Листерском институте в области жидкость-жидкостной хроматографии.
Там же Джеймс встретил А. Д. П. Мартина, который работал в Листерском Институте, пока его лабораторию в Национальном Институте Медицинских Исследований ремонтировали. Мартин пригласил Джеймса в свою лабораторию в Милл Хилл. Джеймс принял предложение и, перейдя в Милл Хилл, начал заниматься газо-жидкостной хроматографией. В качестве модельных систем были выбраны летучие жирные кислоты (уксусная, пропионовая и масляная кислоты), поскольку они имеют низкие температуры кипения и могут быть легко переведены в газовую фазу, а в качестве подвижной фазы — азот. Хорошего разделения достичь не удалось, как позже выяснилось, из-за образования димеров жирных кислот, наличие которых в растворе служит причиной перекрывания пиков на хроматограмме. Проблему удалось решить введением длинноцепочечных жирных кислот в неподвижную фазу[2]. В отличие от кислот, смесь оснований (аммиак, монометиламин, диметиламин, триметиламин) удалось разделить[3]. В стремлении улучшить разделение Джеймс и Мартин исследовали широкий спектр подвижных фаз, заменили набивную колонку с большим диаметром на узкую колонку, на внутренней стенке которой была нанесена неподвижная жидкая фаза, улучшили детектор таким образом, чтобы он был менее чувствителен к скорости потока. Собранная система позволяла селективно разделять очень малые количества веществ, а также определять эти количества. Мартин и Джеймс не стали патентовать свою работу, что привело к очень интенсивному развитию газо-жидкостной хроматографии. Далее последовали работы Джеймса по разделению компонентов различных объектов, в частности, разделение компонентов фракций нефти, определение липидного состава микроорганизмов, анализ плазма пациентов с ишемической болезнью сердца. Работы по разделению углеводородов стали причиной, по которой компания British Petroleum отказалась от своего предыдущего оборудования и стала использовать газохроматографический анализ.
Джеймс заинтересовался биосинтезом длинноцепочечных жирных кислот. Работа с Т. Д. Келлоком привела к открытию новой жирной кислоты, 10-гидроксистеариновой, продукта микробной ферментации в толстой кишке. После того, как 10-гидроксистеариновая кислота была идентифицирована, Джеймс и Д. Б. Марш показали, что стеариновая кислота, помеченная изотопом 14С, может быть преобразована в гидроксистеариновую кислоту и олеиновую кислоту в печени крыс[4]. Тогда Энтони Джеймс сделал предположение о том, что 10-гидроксистеариновая кислота может быть посредником в преобразовании стеариновой кислоты в олеиновую кислоту.
Джеймс установил механизм биосинтеза жирных кислот при ферментации пищевых углеводов микроорганизмами. С помощью газовой хроматографии он провёл разделение образца смеси жирных кислот, выделенной после перфузии вымени коровы с пропионовой кислотой, которая была помечена изотопом 14С, а затем определил положение радиоактивных атомов в цепи[5].
Работа в Юниливер
В 1962 году компания Юниливер пригласила Джеймса на должность неоплачиваемого консультанта, а через некоторое время предложила ему лабораторию со штатом 12 человек, возможность выбора темы исследования, а также хорошую зарплату; он принял предложение.
Так в 1962 году Джеймс создал свою группу биосинтеза липидов в исследовательской лаборатории Юниливер (Колворс Хаус). В 1960-е годы лаборатория была мировым центром по изучению метаболизма растений, в основном, липидов. Энтони Джеймс пытался понять механизм, по которому двойные связи вводятся в насыщенные жирные кислоты. В этом направлении лаборатория в Колворс сотрудничала с группой Конрада Блоха в Гарвардском университете и Пауля Штампфа в Калифорнийском университете.
Ключевым методом исследования матаболических путей и механизмов была газо-жидкостная хроматография с детектором радиоактивности, который Джеймс разработал ранее в Милл Хилл совместно с Е. А. Пайпером[6]. Однако газовая хроматография не применима для разделения сложных смесей липидов, поэтому для этого использовался метод тонкослойной хроматографии, который, в свою очередь, не давал количественных результатов. Тогда Джеймс с Р. Скоттом разработали метод газо-жидкостной хроматографии с капиллярными колонками, который позволил разделять чрезвычайно малые количества близких по составу соединений.
По мере изучения биохимических реакций образования двойных связей в молекулах жирных кислот, протекающих в зелёных клетках растений, возникла идея, что их механизм значительно отличается от «классического». Это позволило Джеймсу в 1962—1968 годах сделать вывод о том, что уменьшение насыщенности олеиновой кислоты и превращение её в линоленовую происходит в результате образования сложного эфира (фосфатидилхолин) в мембранах хлоропластов[7].
В 1967—1968 годах Джеймс прошёл курсы управления в Бизнес-школе Гарвардского университета и стал членом Исполнительного Комитета лаборатории. Этот пост дал ему возможность инициировать новые и большие проекты, связанные с текущим и будущим бизнесом компании, создавать новые исследовательские подразделения, следить за поступлением средств на фундаментальные исследования и химические реактивы. Он занимал его, пока не покинул Колворс в 1985 году.
Так, уже в 1968 году Джеймсу стал ответственным за программу по разработке использования культивированных клеток растений для получения полезных химических веществ, а также для создания клонов клеток (в качестве альтернативы вегетативному размножению). Классические методы были сложны и требовали много времени. Джеймс пригласил Лори Джонса, физиолога растений, для управления исследованием клеток культивированных растений. В 1972 году группа начала получать растения с мощной корневой системой и побегами. После того, как растения были успешно выведены, компания Юниливер создала небольшую лабораторию в Малайзии для их выращивания.
В 1970-х годах Джеймс занялся изучением способности фермента липазы функционировать в органическом растворителе. Липаза расщепляет триглицериды на смесь жирных кислот и глицерин, этот процесс нашёл применение в промышленности. Команда Джеймса сосредоточилась на изучении липазы, которая специфично отщепляла определённую жирную кислоту, независимо от её позиции, что позволило производить чистую олеиновую кислоту. Джеймс также учредил отдел биофизики в Колворс под руководством Ф. Френкса, занимающийся структурой воды с упором на роль и поведение воды в продуктах питания. Позже, в 1970 году начались работы по исследованию углеводов. Группа разработала «Лиогель», сверхпоглощающий материал, который способен поглощать воду в количестве в 40 раз большем собственного веса. Он был сделан путём химической модификации картофельного крахмала с химическим реагентом, эпихлоргидрином, что позволило получить сшитые полисахаридные цепи.
Джеймс понимал, что появление способа регулирования биохимических реакций в растениях, в частности масличных культурах, будет важным для сельского хозяйства, поэтому специально для этих исследований он создал группу, задачей которой была трансформация клеток растений, а затем их восстановление. В качестве объекта выбрали рапс, поскольку эта масличная культура имела коммерческую ценность. Учёные пытались сделать растение устойчивым к гербицидам. Позже Юниливер приняла решение отказаться от этой идеи и продала её Монсанто.
В начале 1970-х, Джеймс решил, что лаборатория в Колворс должна иметь программу исследования человеческого питания. Отделом Экологической Безопасности Колворса под руководством Джеймса выполнялись такие задачи, как исследование питания для животных, а также контроль промышленности и токсикологические исследования, связанные с безопасностью пищевых продуктов.
Академическая и политическая деятельность
По инициативе Джеймса в 1962 году была учреждена награда под названием медаль Колворса, которая присваивалась британским учёным не старше 35 лет за перспективные работы в области биохимии. Впервые медаль была вручена в 1963 году. Со временем престиж медали рос, и в настоящее время она является одной из самых высоких наград для британских биохимиков.
В конце 1960-х годов группа европейских биохимиков и врачей начала проводить Международную Конференцию по Биохимии Липидов. Джеймс был избран президентом конференции в 1969, а также был председателем комиссии, начиная с января 1970 и по декабрь 1977 года. В течение 1970-х и 1980-х Джеймс стал активно участвовать в работе с несколькими научно-исследовательскими советами, включая Научный Исследовательских Совет (позже Научный и Технический Исследовательский Совет), Сельскохозяйственный Исследовательский Совет, Медицинский Исследовательский Совет.
Джеймс был членом комитета директоров в институте Ротамстед и в институте Физиологии Животных (Кэмбридж), а также научным советником Аграрного Комитета Палаты Лордов. Он был членом Министерства Сельского Хозяйства Великобритании. В 1976 году он присоединился к Комитету Продовольственной Науки и Техники.
В период с 1983 по 1987 годы, Джеймс был членом Консультативного Комитета Совета по Науке. Эта организация несла ответственность за консультирование госсекретаря по образованию и науке, в частности, о размере научного бюджета, который ежегодно определяется как часть государственных расходов.
Награды
В 1983 году был избран членом Лондонского королевского общества[8]. В 1979 году Джеймс получил Орден Британской Империи. Его работы были удостоены наград от Института Франклина США, Американского общества косметической химии, Французского биохимического общества и Общества американских нефтехимиков.
Напишите отзыв о статье "Джеймс, Энтони Траффорд"
Примечания
- ↑ M. Gurr. Anthony Trafford James // Biographical Memoirs of Fellows of the Royal Society. — 2012. — Vol.58. — P.129-150.
- ↑ A.T. James, A.J.P. Martin Gas-liquid partition chromatography: the separation and microestimation of volatile fatty acids from formic to dodecanoic acid // Biochemical Journal. — 1952. — Vol.50. — P.679-690.
- ↑ A.T. James Gas-liquid partition chromatography. The separation of volatile aliphatic amines and the homologues of pyridine // Biochemical Journal. — 1952. — Vol.52. — P.242-247.
- ↑ A.T. James, J.B. Marsh The formation of hydroxystearic acids during the conversion of stearic to oleic acid by liver and yeast preparations // Biochemica et Biophysica Acta. — 1962. — Vol.57. — P.170-171.
- ↑ A.T. James, G.Peeters, M.Lauryssens The metabolism of propionic acid // Biochemical Journal. — 1956. — Vol.64. — P.726-730.
- ↑ A.T. James, E.A. Piper Automatic recording of the radioactivity of zones eluted from the gas-liquid chromatogram // Journal of Chromatography. — 1961. — Vol.5. — P.265-270.
- ↑ A.T. James, R.V. Harris Linoleic and α-linolenic acid biosynthesis in plant leaves and a green alga // Biochemica et Biophysica Acta. — 1965. — Vol.106. — P.456-464.
- ↑ List of Fellows of the Royal Society elected in 1983
Ссылки
- [lipidlibrary.aocs.org/content.cfm?ItemNumber=39269 Энтони Траффорд Джеймс] на AOCS Lipid Library
- [www.historyofnimr.org.uk/biographies-of-nimr-scientists/anthony-trafford-james-frs-1922-2006/ Энтони Траффорд Джеймс] на NIMR History
Отрывок, характеризующий Джеймс, Энтони Траффорд
Наташа подумала.– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
