Есаи абу Мусе
Есаи абу Мусе (арм. Եսայի աբու Մուսե [1]) — армянский князь южных областей Арцаха IX века. Сирийский автор Абу-ль-Фарадж называет Есаи абу Мусе «армянином-патриком, мужом по имени Стефанос»[2], Михаил Сириец — «патриком Армении»[3]. Соединив в 40-х гг. IX века владения брата матери (области Верин Вайкуник, Бердадзор, Сисакан, Мюс Хабанд, Парсаканк, Муханк в Арцахе и Три в Утике) стал самым влиятельным князем Арцаха и части Утика. В 840-х гг. победил в битве с баласаканцами. В 850-х гг. арабский военачальник Буга Шараб предпринимает нашествие на владения князя Есаи абу Мусе. Последний укрепившись в крепости Ктиш (Гтич) в течение одного года вёл успешные бои против Буги. После временного согласия в 853 году был арестован и отправлен в Багдад в качестве пленника.
См. также
Напишите отзыв о статье "Есаи абу Мусе"
Примечания
Отрывок, характеризующий Есаи абу Мусе
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
