Поощрения и награды МГУ

К:Википедия:Страницы на КУ (тип: не указан)

В систему поощрений и наград Московского университета входят:

Премии МГУ

Премия имени М. В. Ломоносова за научную деятельность

Премия присуждается с 1945 года за работы, содержащие выдающиеся научные результаты теоретического или прикладного характера, ранее не отмеченные Государственной премией Российской Федерации или премией Правительства Российской Федерации. К рассмотрению принимаются работы, выполненные профессорами, преподавателями и научными сотрудниками МГУ.

Премия может присуждаться сотруднику МГУ только один раз.

На соискание премий могут быть выдвинуты работы, представляющие собой тематически связанные научные монографии, циклы статей или иные научные публикации, опубликованные за последние десять лет.

Ежегодно присуждаются одна первая и одна вторая премии. Размер премий определяется ежегодно Ученым советом МГУ.

Премия имени М. В. Ломоносова за педагогическую деятельность

Премии присуждаются с 1993 года за выдающиеся достижения в педагогической деятельности, ранее не отмеченные Государственной премией Российской Федерации или другими премиями государственного уровня. Премию могут получить профессора и преподаватели МГУ за создание оригинальных учебных курсов или учебно-методические разработки. К рассмотрению принимаются работы, выполненные за последние 10 лет.

Премия может присуждаться одному и тому же преподавателю МГУ только один раз.

Ежегодно присуждаются три премии для профессоров и три премии для преподавателей. Размер премий определяется Учёным советом МГУ.

Премия имени И. И. Шувалова

Премия присуждается c 1993 года за фундаментальные разработки в области естественных и гуманитарных наук, ранее не отмеченные какими-либо именными или Государственной премией Российской Федерации.

К рассмотрению принимаются работы, выполненные сотрудниками МГУ, возраст которых на момент выдвижения не превысил 40 лет. В качестве выдвигаемых работ могут фигурировать монография, оригинальный учебник, защищенная докторская диссертация.

Ежегодно присуждаются одна первая и две вторых премии. Размер премии — 2/3 от размера премии имени М. В. Ломоносова за научную работу, установленного в текущем году.

Стипендии МГУ

Стипендии МГУ ежегодно присуждаются преподавателям и научным сотрудникам МГУ в возрасте не старше 33 лет, имеющим ученую степень и добившимся значительных результатов в области педагогической и научно-исследовательской деятельности. Эти результаты должны быть отражены в учебниках, учебных пособиях, учебно-методических разработках, а также в публикациях в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях.

10% стипендиального фонда выделяется для аспирантов, которые участвуют в конкурсе на присуждение стипендии, на основе требований, соответствующих их статусу.

Почётные звания МГУ

Заслуженный научный сотрудник МГУ

Звание «Заслуженный научный сотрудник МГУ» присваивается научным сотрудникам МГУ с ученой степенью кандидата или доктора наук, имеющим непрерывный 25-летний стаж научно-педагогической работы в МГУ и внесшим заметный вклад в развитие университетской науки и подготовку специалистов.

Звание присваивается с 1998 года Ученым советом МГУ с вручением соответствующего диплома.

Заслуженный преподаватель МГУ

Звание «Заслуженный преподаватель МГУ» присваивается преподавателям МГУ, имеющим непрерывный 25-летний стаж научно-педагогической работы в МГУ и внесшим заметный вклад в процесс подготовки специалистов.

Звание присваивается с 1998 года Ученым советом МГУ с вручением соответствующего диплома.

Заслуженный работник МГУ

Звание «Заслуженный работник МГУ» присваивается работникам из числа инженерно-технического, административно-хозяйственного, учебно-вспомогательного персонала МГУ, имеющим непрерывный 25-летний стаж работы в МГУ, внесшим за время своей трудовой деятельности важный вклад в обеспечение учебной и научной работы МГУ, высокопрофессионально и добросовестно выполняющим свои служебные обязанности.

Звание присваивается с 1998 года решением Ученого совета МГУ с вручением соответствующего диплома.

Заслуженный профессор МГУ

Звание «Заслуженный профессор МГУ» присваивается профессорам МГУ, имеющим непрерывный 25-летний стаж научно-педагогической работы в МГУ, в том числе 10-летний стаж работы в должности профессора, внесшим существенный вклад: в процесс подготовки специалистов и научных работников или в организацию учебного и научного процессов.

Звание присваивается с 1993 года решением Ученого совета МГУ с вручением соответствующего диплома и нагрудного знака.

Ссылки

• [www.msu.ru/science/zaslug/ Заслуженные профессора, преподаватели, научные сотрудники, работники МГУ на сайте МГУ]
• [letopis.msu.ru/content/zasluzhennye-nauchnye-sotrudniki-moskovskogo-universiteta Заслуженные научные сотрудники МГУ на сайте Летопись МГУ]

См. также

• Категория:Лауреаты Ломоносовской премии МГУ
• Категория:Лауреаты Шуваловской премии МГУ
• Категория:Заслуженные научные сотрудники МГУ
• Категория:Заслуженные профессора МГУ

Отрывок, характеризующий Поощрения и награды МГУ

Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.