Иванов-Ахметов, Владимир Михайлович
Поделись знанием:
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
| Владимир Михайлович Иванов-Ахметов | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: | |
Владимир Михайлович Иванов-Ахметов (род. 2 октября 1953 года, Ишимбай, БАССР) — российский и украинский советский художник и график.
Член союза художников СССР (1984).
Провёл шесть персональных выставок[1]
Работы находятся:
- Государственная Третьяковская галерея, Москва, Россия.
- Национальный художественный музей Украины, Киев, Украина.
- Национальный художественный музей, Белград, Сербия.
- Областной художественный музей, Горловка, Украина.
- Галерея Хамера, США.
- Коллекция Министерства культуры и искусств Украины, Художественного фонда Украины.
Печать о нём
В галерее «Ирэна» проходит персональная выставка одного из известнейших современных киевских художников — графика Владимира Иванова-Ахметова. Быть может, лучшее определение своему творчеству дал он сам в названии одной из старых работ: «Мой любимый кошмар». В самом деле, графика Владимира Иванова-Ахметова парадоксальна до абсурдности, но при этом — полна энергии и откровенного веселья, совсем не похожего на снисходительные ухмылки большинства постмодернистов. И вот: в «Очерках анатомии человека» из самых шокирующих эпизодов иллюстрированного анатомического атласа образуются существа, напоминающие тропических птиц и бабочек («Расскажи мне обо мне»), а в «Часе вечернего посещения» порой ощущается чуть ли не трогательнейшая ностальгия по детству («Гадание на любовь», «Сватовство по-индейски»). Себя же художник представляет в «Роковом автопортрете». Однако новые работы Владимира Иванова-Ахметова выполнены иначе, то есть — в хорошем смысле слова — традиционнее. Быть может, Балканы (путешествие или, точнее, отдых), которым они посвящены, в самом деле потребовали иных временно- пространственных характеристик. Так или иначе, вместо обычной развеселой суматохи в них царит почти абсолютный покой, а сам художник обнаруживает интерес почти исключительно к разного рода «древностям» (даже не туристическим достопримечательностям), определяя их при этом (в названиях) длинно и подробно: «Старая усадьба на Балканах», «Старый дом в горах», «На старой улочке у моря», «Старая улочка маленького города Адриатики». И все, что тут возможно (да и то иногда), — это карта вместо фона.— Оксана Ламонова, «Любимый кошмар», газ. День, № 183, вторник, 14 октября 2003[2])
Иллюстрации книг
- Бурлачук Ф. Ф. Черниговского полка поручик; Сожженные мосты. Ист. повести / Фока Бурлачук [Худож. В. М. Иванов-Ахметов] — 2-е изд., перераб. и доп. — К.: Дніпро, 1985. — 479 с., ил.[3]. 150 000 экз.[4]
- Кунцевич М. Чужоземка. Роман / Худ. В. М. Іванов-Ахметов. Пер. з польськ. Є. В. Медущенко. — К.: Дніпро, 1989. — 527 с. — Серія: Зарубіжна проза XX століття[5].
Напишите отзыв о статье "Иванов-Ахметов, Владимир Михайлович"
Примечания
- ↑ [www.artofukraine.com/artists/ivanov-ahmetov Art Of Ukraine]
- ↑ [www.day.kiev.ua/37937/ «Любимый кошмар» /ДЕНЬ/]
- ↑ [www.biblus.ru/Default.aspx?book=29s09s4i9 Библус — Черниговского полка поручик; Сожженные мосты (Бурлачук Фока Федорович)]
- ↑ [www.ozon.ru/context/detail/id/3408562/ OZON.ru — Книги | Черниговского полка поручик. Сожженные мосты | Фока Бурлачук | Купить книги: интернет-магазин]
- ↑ uk:Файл:1989 Kuncewiczowa.jpg
Ссылки
- [www.artofukraine.com/artists/ivanov-ahmetov Биография (на украинском языке)]
- [www.akademija-art.net/content/view/406/95 фото и немного информации на хорватском]
Отрывок, характеризующий Иванов-Ахметов, Владимир Михайлович
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
