Канай
| Канай-бий | ||
| ||
|---|---|---|
| 1622 — 1634 | ||
| Предшественник: | Иштеряк-бий | |
| Вероисповедание: | Ислам | |
| Смерть: | 1638 Астрахань | |
| Отец: | Динбай-мирза | |
| Дети: | Гази (Михаил) | |
Канай-бий (ум. в 1638) — последний правитель (бий) Ногайской Орды (1622—1634). Сын нурадина Динбай-мурзы (1578—1584) и внук Исмаил-бия (1557—1563). Канай мифическое существо впаги ведьм Существует 2каная это девочки их имена не известны а дом находится в порарельном мире . Люди видели как они выпускали огонь и другие стизи из рук
Биография
В 1619 году скончался правитель Больших Ногаев Иштеряк-бий (1600—1619). Началась междоусобная борьба за власть между различными претендентами на княжество. Русское правительство решило поддержать кандидатуру мурзы Каная, старшего из внуков бия Исмаила. Во время междоусобицы 1619-1620 годов Канай с пятью тысячами улусников обосновался под Астраханью и заявил о своей верности Москве. Сын Каная Гази крестился под именем Михаила и хорошо себя зарекомендовался в годы борьбы с польско-литовскими интервентами. Еще в 1620 году астраханские воеводы сообщали в Москву, что Канай окажется самой удобной кандидатурой для царского правительства в должности бия.
В ноябре 1622 года в Астрахани русские власти провозгласили Каная новым бием Ногайской Орды. Русское правительство назначил Каная бием Больших Ногаев, а нурадином — Кара Мухаммад-мирзу (1622—1631), сына Ураз Мухаммад-бия. Занимал пророссийскую позицию и был сторонникам примирения с калмыками.
В 1622 году калмыцкие тайши перешли р. Яик, разгромили и стали вытеснять ногайцев на крымскую сторону Волги. Большие ногаи, кочевавшие по берегам Волги, Яика и Эмбы, стали покидать свои старые кочевья и переселяться на другую сторону Волги. Большие ногаи переправлялись на крымскую сторону Волги между Саратовым и Самарой и стали участвовать вместе с малыми ногаями в набегах на южнорусские земли.
В октябре 1625 года русские власти в Астрахани назначили новых кековата и тайбугу. Кековатом стал Джан-Мухаммед, глава клана Тинмаметовых, а тайбугой — Султанай, один из мурз Алтыульской Орды.
После нападения превосходящих сил калмыцкой орды и переселения ногайцев на другой берег Волги Большая Ногайская Орда окончательно пришла в упадок. Власть ногайского бия и нурдина лишилась всякого авторитета. После потери своих прежних кочевий за Волгой большие ногаи вынуждены были кочевать близ Астрахани. Ногайские улусы лишились прежней свободы передвижения и находились под контролем астраханских воевод. Донские казаки удерживали ногайские улусы от перехода на крымскую сторону Дона для соединения с Малыми Ногаями и Крымским ханством. Все это не позволяло ногайцам участвовать в набегах на русские земли.
В 1629 году ногайский князь Канай-бий обратился через воевод к царю Михаилу Фёдоровичу с прошением взять на себя управление Ногайской ордой. Однако московское правительство оставило без ответа просьбу ногайского бия.
В начале 1630-х годов калмыцкие тайши возобновили своё наступление на больших ногаев. До этого времени калмыки появлялись в заволжских степях на короткий срок и быстро исчезали за Яиком и Эмбой. Некоторые ногайские мурзы со своими улусами под давлением русского правительства стали возвращаться на свои старые кочевья за Волгой. Однако теперь же калмыки продвинулись до самой Волги и окончательно вытеснили Больших Ногаев из волжских степей.
В конце 1630 года калмыцкие тайши вместе с алтаульскими ногайцами совершили нападение на заволжские кочевья нурадина Кара Мухаммад-мирзы и разгромили их. Ногайские мурзы, понеся большие потери, отступили под Астрахань. Нурадин Кара Мухаммад-мирза поссорился с бием и в 1631 году погиб в бою с сыновьями Иштерека. В 1633 году Канай-бий безуспешно просил русское правительство организовать военный поход против калмыков.
В 1633 году в ответ на набеги азовцев и кубанских ногайцев на южнорусские земли, царское правительство предприняло карательный поход против Малых Ногаев. Состоялся совместный поход русского войска с донскими казаками и больших ногаев под командованием воевод князя В. И. Туренина и князя П. И. Волконского. Канай-бий выделил на помощь московским воеводам до восьми тысяч всадников (ногайцев, едисан и юртовских татар). Этим воспользовались калмыки во главе с главным тайшой Хоурлюком для окончательного разгрома Ногайской Орды. Калмыки разорили заволжские улусы больших ногаев, которые после этого окончательно переправились на крымскую сторону Волги. В сентябре 1633 года калмыки напали на кочевья кековата Джан-Мухаммеда, который со своими улусами переправился на западный берег Волги. В январе 1634 года калмыцкие мурзы совершили нападение на кочевья Канай-бия, который также вынужден был перейти на крымскую сторону Волги. Не получив помощи от астраханских воевод в борьбе против калмыков, ногайские мурзы со своими улусами стали откочевывать во владения крымского хана.
Правитель Больших Ногаев Канай-бий, лишившись большинства подданных, вступил в переговоры с астраханским воеводой князем А. Н. Трубецким, прося у него военной подедржки против калмыков. В 1634 году Канай-бий был обвинен русскими властями в тайных связях с калмыцкими тайшами и заключен в Астраханскую тюрьму. В марте 1637 года Канай написал челобитную на имя царя, прося отпустить его на свободу: «А ныне на старость безвинного меня не вели убить, чтоб на старость мне в дурнои славе не умереть».
Согласно российскому историку В. В. Трепалову, в середине 1638 года последний правитель Больших Ногаев Канай-бий скончался в русском плену в Астрахани.
Напишите отзыв о статье "Канай"
Ссылки
- [kitap.net.ru/ishboldin15.php Падение Татарского Ногайского Княжества]
Литература
- Кусаинова Е. Б. «Русско-ногайские отношения и казачество в конце XV—XVII веке», Волгоград, 2005 г. ISBN 5-85534-987-X
- Трепалов В. В. «История Ногайской орды», Москва, Издательская фирма «Восточная литература», Институт российской истории РАН, 2002 г. ISBN 5-02-018193-5
Отрывок, характеризующий Канай
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
