Лашман, Степан Митрофанович

Лашман Степан Митрофанович
Дата рождения:	6 августа 1895(1895-08-06)
Место рождения:	Байдеряково, Буинский уезд, Симбирская губерния, Российская империя
Дата смерти:	28 ноября 1986(1986-11-28) (91 год)
Место смерти:	Чебоксары, СССР
Род деятельности:	Прозаик, драматург, переводчик
Направление:	проза, театр

Степан Митрофанович Лашман (Авксентьев) (1895—1986) — советский чувашский писатель и переводчик.

Биография

Родился 6 августа 1895 года в селе Байдеряково Буинского уезда (ныне Шемуршинский район), в 1907—1911 годы учился в Симбирской чувашской учительской школе, позднее — в строительной школе Симбирского земства.

Участник Первой мировой и Гражданской войн.

С конца 1920 года работал в редакции газеты «Канаш», где опубликовал первое произведение — стихотворение «Наш путь».

В разное время работал корреспондентом ТАСС, редактором литературного вещания Комитета радиоинформации при Совнаркоме ЧАССР, учителем Айбесинской школы Алатырского района, ответственным секретарем редакции альманаха «Тӑван Атӑл», редактором газеты «Сĕнĕ пурнаç», альманаха «Тӑван Атӑл».

Публиковал пьесы, рассказы, фельетоны на чувашском языке. Перевёл на чувашский язык поэму Блока «Двенадцать», рассказ Максима Горького «Челкаш», повесть Серафимовича «Железный поток», также переводил произведения Твена, Гашека.

В 1958 году стал членом Союза писателей СССР.

Очерки и воспоминаний вышли в сборниках «Сполохи» (1960) и «Байдеряковские огни» (1971).

Произведения

• Ноябрĕн çиччĕмĕшĕ («Седьмое ноября»). Пьеса. 1920.
• Хура çăхансем («Чёрные вороны»).
• Савни енчĕкĕ («Кисет любимой девушки»). Поэма. 1926.
• Тамаша («Светопреставление»). Комедия. 1931.
• Большевикла кĕрешĕве («За большевистскую посевную»). Агитпьесы. 1933.
• Кăвак хуппи (Сполохи, 1960).
• Патирек çутисем (Байдеряковские огни, 1971)

Ссылки

• [gov.cap.ru/spec/SiteMap.aspx?gov_id=502&id=180559 ЛАШМАН СТЕПАН МИТРОФАНОВИЧ (Авксентьев)]

Отрывок, характеризующий Лашман, Степан Митрофанович

– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…