Лианозовский молочный комбинат

Лианозовский молочный комбинат
Год основания	1989
Расположение	Россия Россия: Москва, Восточное Дегунино
Отрасль	Молочная промышленность (МСОК: 1050)
Продукция	Молоко, молочнокислые продукты, фруктовые и овощные соки
Число работников	2,2 тыс. (2015)
Материнская компания	PepsiCo

К:Предприятия, основанные в 1989 году Лианозовский молочный комбинат — крупное предприятие в московском районе Восточное Дегунино, производитель молока, молочных продуктов, фруктовых и овощных соков и нектаров. Запущено в эксплуатацию в 1989 году с проектной мощностью переработки 2 тыс. тонн молока в сутки, в 1992 году акционировано, в 1995—1997 годы перешло под контроль компании «Вимм-Билль-Данн», став фактически головным предприятием этой фирмы. С 2011 года принадлежит американской корпорации PepsiCo, поглотившей «Вимм-Билль-Данн».

Годовой объём переработки молока — 292 тыс. тонн (2014), выпуск готовой продукции — около 1 тыс. тонн в сутки (2015), численность работников — около 2,2 тыс. (2015).

Местоположение

Предприятие занимает основную часть территориального молочно-промышленного комплекса на севере Москвы, выделенного на территории около 12 га в квартале, ограниченном Дмитровским шоссе, Дубнинским и Вербилковским проездами. Юго-западная часть комплекса занята Лианозовским заводом детских молочных продуктов, запущенным в 1982 году и функционировавшим как самостоятельное предприятие (в середине 1990-х годов приобретён «Вимм-Билль-Данном»). Северо-западную часть комплекса занимает логистический центр предприятия. Шестиэтажное административное здание расположено на западе фасадом к Дмитровскому шоссе, к нему примыкает офисно-гостиничный комплекс «Лианозовский». В центре квартала расположено несколько крупных цеховых корпусов.

Основание и первые годы

Проект комбината предусматривал создание в рамках московского производственного объединения «Молоко» крупнейшего в мире на тот момент предприятия молочной промышленности — мощность завода проектировалась из расчёта переработки 2 тыс. тонн сырья ежедневно (при этом головное предприятие объединения — Останкинский молочный комбинат, — обладал мощностью переработки порядка 1 тыс. тонн в сутки). Проект предусматривал создание автоматизированных систем управления технологическим процессом для всех основных линий, плановые объёмы выпуска — 500 тонн молочной продукции в смену, в основном — стерилизованного и пастеризованного молока, а также кефира, сливок, простокваши, ряженки, сметаны, творога, сухой молочной сыворотки. При этом в проект изначально была заложена убыточность предприятия.

Комбинат был в основном построен к 1987 году, но в эксплуатацию запущен только в 1989 году. Генеральным директором назначен Владимир Тамбов. В первые годы предприятию не удавалось ни освоить весь запланированный ассортимент (выпускались только стерилизованное молоко в стеклянных бутылках и полиэтиленовых пакетах, сметана, творог и кефир), ни выйти на проектные объёмы выпуска по основным видам продукции, максимальный объём производства готовой продукции составлял около 1,1 тыс. тонн в сутки. Отмечались жалобы на необычно быстрое скисание стерилизованного молока. Отгрузка осуществлялась только в металлических контейнерах с минимальной партией 150 кг продукции, что осложняло заказ со стороны небольших предприятий торговли и общественного питания. Для наращивания объёмов выпуска численность работников в первые годы была увеличена до 1900 человек, при этом зарплата была ниже, чем на большинстве промышленных предприятий Москвы того времени — около 60—70 руб. в месяц.

Приватизация

В апреле 1992 года в связи с новым российским антимонопольным законодательством объединение «Молоко» было ликвидировано, а входящие в него предприятия акционированы; 51 % акций Лианозовского комбината распределены в трудовом коллективе, 29 % получили поставщики молока, а 20 % — Правительство Москвы. Позднее данная схема приватизации была признана незаконной Конституционным Судом, и на это особо указывалось в отчётности «Вимм-Билль-Данна» в 2000-е годы как на фактор риска для компании-владельца предприятия.

В условиях самостоятельности руководство предприятия предприняло шаги по оптимизации деятельности: демонтированы и проданы как металлический лом линии по розливу в стеклянную тару, наполовину сокращён персонал, переданы городу находившиеся на балансе предприятия школа и детский сад. Годовой объём выпуска продукции в 1992 году сократился с 200 тыс. за предыдущий период до 59 тыс. тонн, многие высвободившихся производственные площади сданы в аренду. В связи со снижением надоев и резким падением платёжеспособного спроса в результате либерализации цен, на комбинате освоен выпуск недорогой продукции из сухого молока, получаемого по линии гуманитарной помощи при содействии Правительства Москвы. В первые годы после приватизации сбыт по-прежнему осуществлялся на условиях самовывоза непосредственно с комбината без какой-либо специальной системы продаж, но крупная металлическая оптовая тара была заменена на пластиковые контейнеры, вмещающие 12 литров молока и 9 кг творога, благодаря чему закупать продукцию могли относительно небольшие предприятия торговли и общественного питания.

В результате мер по снижению издержек годовой объём выпуска готовой продукции к 1995 году вырос до 180 тыс. тонн, а к 1996 году — до 264 тыс. тонн, ассортимент молочной продукции составил 40 видов. К 1996 году количество работников предприятия составило 1,1 тыс., средняя зарплата — немногим менее 1 млн руб. в месяц (около $180 по курсу на конец 1996 года), в начале 1997 году средняя месячная зарплата на комбинате составляла около $500, а к середине 1997 года — вышла на уровень $1000.

Поглощение «Вимм-Билль-Данном»

Фирма «Вимм-Билль-Данн», основанная в 1992 году предпринимателями Сергеем Пластининым и Михаилом Дубининым, арендовала на Лианозовском комбинате молочную линию по розливу продукции в бумажные пакеты Tetra Pak и в 1993 году запустила производство соков и нектаров из немецкого концентрата Doller. Благодаря интенсивной рекламной кампании продукция пользовалась высоким спросом и в 1993—1994 годы фирма приобрела Раменский молочный комбинат, который переориентировала на выпуск соков, вскоре были приобретены Царицынский молочный комбинат и соседний Лианозовский завод детских молочных продуктов. По состоянию на 1994—1997 годы крупнейшим акционером «Вимм-Билль-Данна» был директор Лианозовского комбината Владимир Тамбов с пакетом 30 % акций, ещё 30 % принадлежали Пластинину и Дубинину, остальные акции — подконтрольны группе во главе с Гавриилом Юшваевым и Давидом Якобашвили. В 1994—1997 годы Владимир Тамбов был одновременно генеральным директором комбината и президентом фирмы «Вимм-Билль-Данн». С некоторого момента эмблема «Вимм-Билль-Данна» (стилизованный миттельшнауцер) отпечатывалась на всей молочной продукции комбината.

В 1995 году «Вимм-Билль-Данн» приступил к скупке акций комбината, консолидировав к 1996 году почти ¾ акций предприятия. В начале 1997 года на комбинате возник конфликт между Тамбовым и другими акционерами «Вимм-Билль-Данна», поводами стали замена логотипа «Вимм-Билль-Данна» на молочных пакетах на надпись «850 лет Москве» и отказ Тамбова развивать сеть распространения продукции (90 % продукции по-прежнему отпускалось непосредственно с комбината на условиях самовывоза). По мнению Тамбова, конфликт был вызван несогласием акционеров «Вимм-Билль-Данна» с программой повышения заработной платы. В марте 1997 года совет директоров комбината, в который входили Тамбов, директор производства Леонид Компаниец и три представителя других акционеров «Вимм-Билль-Данна», тремя голосами против двух принял решение об отстранении Тамбова с поста генерального директора и назначении на эту должность Сергея Пластинина. После этого комбинат был остановлен на 10 дней, по одной из версий — из-за намеренного саботажа отстранённого руководства, изъявшего электронные узлы АСУТП, по другой — из-за неспособности нового руководства управлять автоматизированными линиями.

Частью трудового коллектива была написана жалоба в Правительство Москвы, контролировавшее на тот момент ⅕ акций комбината, а Тамбов заявил в столичную прокуратуру о шантаже его семьи. В связи с ситуацией Правительством Москвы была образована специальная конфликтная комиссия, а ОМОН снял с комбината охрану «Вимм-Билль-Данна» и возвратил директорское кресло Тамбову. В результате работы конфликтной комиссии рекомендовано было передать пост генерального директора Александру Орлову, возглавлявшему на тот момент Лианозовский завод детских молочных продуктов, уже принадлежавший «Вимм-Билль-Данну», и, чтобы исключить единовластие при принятии оперативных решений, организовано правление из ведущих специалистов предприятия. Вскоре на внеочередном собрании акционеров сменён состав совета директоров, включивший на этот раз пятерых представителей «Вимм-Билль-Данна» и двух представителей московского правительства, возглавил совет сотрудник департамента науки и промышленности Москвы Виктор Скопинов. Таким образом, в 1995—1997 годы комбинат перешёл во владение «Вимм-Билль-Данна» и во второй половине 1990-х годов интегрирован в структуру компании. В отчёте 1999 года среди физических лиц, напрямую владеющих акциями ОАО «Лианозовский молочный комбинат», указаны: Михаил Дубинин, Сергей Пластинин (по 17,28 %), Александр Орлов (9,8 %), Михаил Вишняков, Павел Дудников и Евгений Ярославский (по 4,96 %), а среди зависимых обществ этого юридического лица указаны некоторые молочные заводы «Вимм-Билль-Данна» и одна из его структур — ЗАО «Производственно-торговая группа ВБД» (25 % в зависимом обществе). 15 % акций комбината оставалось у Правительства Москвы, в 2000 году они были проданы на инвестиционном конкурсе за $0,9 млн под гарантии вложений в модернизацию завода в размере $8,2 млн, победителем конкурса стало юридическое лицо Царицынского молочного комбината, входящего в «Вимм-Билль-Данн». Примечательно, что в том же году Лианозовский молочный комбинат стал победителем инвестиционного конкурса по продаже 15 % акций Царицынского комбината, принадлежавших Правительству Москвы, сумма сделки составила $0,2 млн, заявленный объём инвестиций — $5,5 млн, таким образом, «Вимм-Билль-Данном» за $1,1 млн выкуплены столичные доли обоих предприятий под гарантии взаимных инвестиций.

Показатели деятельности

До первой половины 2001 года публиковались финансовые показатели предприятия, в 2000 году его оборот составил $250 млн (более половины выручки всего «Вимм-Билль-Данна»), а показатель EBITDA — $42 млн, с этими показателями предприятие заняло 58-е место в рейтинге российских промышленных компаний «Эксперт—200»; в материалах начала 2000-х годов комбинат назывался крупнейшим молочным предприятием Европы.

По состоянию на 2009 год комбинат являлся крупнейшим российским производителем питьевого молока с долей рынка 8,6 %, более чем вдвое опережая ближайшее по объёмам предприятие — Царицынский молочный комбинат (также принадлежавший «Вимм-Билль-Данну» и перешедший в состав PepsiCo).

По результатам 2014 года занял третье место среди российских предприятий по объёму переработки молока с показателем 292 тыс. тонн, уступив комбинату «Воронежский» компании «Молвест» и чеховскому заводу компании Danone.

Литература

• М. А. Сорока. Лианозовский молочный комбинат // Северный округ Москвы. Век XX. — М.: Энциклопедия Российских деревень, 1997. — С. 436—438. — 735 с. — (Энциклопедия московских селений). — ISBN 5-88367-019-02.
• Е. И. Мазилкина, Г. Г. Паничкина. Глава 9. «Молочные реки» Лианозовского молочного комбината // Основы управления конкурентоспособностью. — М.: Омега-Л, 2008. — ISBN 978-5-3650-0872-4.

Отрывок, характеризующий Лианозовский молочный комбинат

Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“