Литературная маска

Для термина «Маска» см. также другие значения.

Литературная маска — особый тип литературного псевдонима, превращающий использование псевдонима в литературный приём. Создание литературной маски предполагает, что тексты приписываются вымышленному автору, наделённому собственной более или менее развёрнутой биографией, собственными личными качествами и литературными ориентирами.

Определение термина

Говоря о явлении литературной маски, прежде всего, следует обозначить специфику и границы самого термина «литературная маска», поскольку существуют близкие ему: «мистификация», «псевдоним», «лирический герой», «ролевая лирика», «гетероним», «рассказчик (в сказе)», «авторский проект». Можно выстроить ряд оппозиций, на основе которого выделяются критерии идентификации авторской маски:

• Маска – мистификация. Отличие состоит в изначальной установке на дезориентацию читателя, которую предполагает мистификация и, соответственно, не предполагает маска. В данном случае также важна интенция творящего текст субъекта, момент бессознательности/осознанности творения: мистификация создается сознательно, маска – интуитивно-органически.
• Маска – гетероним. Маска существует только в пространстве текста, в отличие от гетеронимов, которые выносятся автором на обложку произведения. При этом важен аспект синхронии/диахронии: маска может эволюционировать, она подвергается изменениям – более или менее заметным в разных случаях – поскольку зачастую сопровождает автора на протяжении всей жизни. Гетероним может сближаться с маской, маркируя разные типы письма (пример З. Гиппиус, подписывавшей критические эссе «Антон Крайний», а стихотворения – настоящим именем). Однако это не более чем имена на обложках книг, никак не фигурирующие в текстах и не проявляющиеся в реальной жизни автора.
• Маска – псевдоним. Помимо имени на обложке, отличие состоит в репрезентации определенной ментальности. Маска всегда отражает определенный тип сознания, псевдоним – нет, за исключением тех случаев, когда псевдоним маркирует определенную маску (так, псевдоним «Демьян Бедный» явно актуализирует народное, «пролетарское» сознание, «намекает» на тяготы судьбы; псевдоним же Федора Сологуба не несет подобных коннотаций).
• Маска – ролевой герой. Маской можно назвать героя, встречающегося в большом корпусе текстов, объединяющего собой крупные стихотворные циклы. Ролевой герой представлен в единичных произведениях. Так, образы Ассаргадона и Цирцеи в творчестве В. Брюсова («Я – вождь земных царей и царь Ассаргадон», «Я – Цирцея, царица; мне заклятья знакомы») следует трактовать как ролевых героев, поскольку они присутствуют в единичных стихотворениях.
• Маска – лирический герой. Маска в значительной мере дистанцирована от реального автора, поскольку репрезентирует какую-либо роль, код текста личности, жестко фиксированную роль («кто я?»), в то время как создание лирического героя, напротив, предполагает максимальную приближенность к автору, поскольку несет установку на открытость, исповедальность, но отражает качества образа («какой я?»), а не его конкретную ипостась.

Маску можно отличить от родственных понятий по следующим критериям:

1. Проявляется во внетекстовой сфере, то есть не только присутствует в тексте произведения, но и оказывает влияние на реальную жизнь своего создателя, выражающееся в его жизнетворческих экспериментах;
2. Не несет изначальной, сознательной установки на дезориентацию читателя;
3. В значительной мере дистанцирована от реального автора;
4. Предполагает репрезентацию отчетливо выраженной ментальности;
5. Присутствует в большом корпусе текстов;
6. Является результатом органического творческого акта.

Таким образом, вышеназванные понятия близки и иногда даже смыкаются, тем не менее, это разные формы авторской субъективности.

Примеры использования

Литературная маска чаще используется в литературе сатирической и юмористической, и в этом случае одна из целей её создания — отделение приписанных вымышленному автору текстов от другого творчества подлинного автора, которое зачастую имеет довольно мало общего с отданными маске сочинениями. Именно так обстоит дело с самой известной русской литературной маской — Козьмой Прутковым, работа над которым не мешала его основным создателям, Алексею Толстому и Алексею Жемчужникову, писать по отдельности стихи совсем другого рода. Юмористические и сатирические светские повести "от лица" Барона Брамбеуса принесли популярность Осипу Сенковскому, который до этого не пользовался литературным успехом. В то же время творческая задача, требующая от писателя использования литературной маски, не всегда связана с юмором: так, для Валерия Брюсова книга лирики от женского лица, опубликованная от имени поэтессы, пишущей под псевдонимом Нелли, была не пародией на женскую лирику, а экспериментом по моделированию иного типа лирического субъекта.

Реже встречается такое использование литературной маски, при котором автор не выступает в литературе также и от собственного лица, а полностью отдаёт свои сочинения вымышленному автору. К этому варианту тяготел случай Черубины де Габриак, но вынужденное раскрытие тайны авторства стихов, опубликованных под этим именем, заставили их автора отказаться от дальнейшего использования данной маски, а вместе с этим, по сути, и от дальнейших публикаций своих стихов.

Португальский поэт, прозаик, драматург и эссеист Фернандо Пессоа (1888 — 1935), одна из крупнейших фигур португальского авангарда, пользовался огромным количеством гетеронимов, три из которых со временем превратились в литературные маски (Алваро де Кампос, Алберто Каэйро и Рикардо Рейс). Каждый из них имел собственную философскую концепцию и эстетическую позицию, являясь воплощением одной из сторон реального автора.

Литература

• Гинзбург Л. Я. О лирике. — Л., 1974.
• Ланн Е. Литературная мистификация. — М. — Л.: ГИЗ, 1930.
• Мартьянов Е. Ю. Герой-маска как тип репрезентации авторского сознания// Актуальные вопросы филологических наук: проблемы и перспективы: материалы междунар. заоч. науч. конф. (г. Чита, ноябрь 2011 г.). / Под общ. ред. Г.Д. Ахметовой. – Чита: Издательство Молодой учёный, 2011. С. 12 — 15.

Отрывок, характеризующий Литературная маска

– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.