Майкова, Екатерина Павловна
| Екатерина Павловна Майкова | |
| Екатерина Павловна Калита | |
 Е. П. Майкова, 4 февраля 1860 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
Калитовка Киевская губерния |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Супруг: | |
| Дети: |
Евгения, Валериан и Владимир Майковы, В. К. Константинов, Э. А. Старк |
 Екатерина Павловна Майкова на Викискладе | |
Екатерина Павловна Майкова (урожденная Калита, 1836, Калитовка, Киевская губерния — 22 июня 1920, Сочи) — детская писательница, жена В. Н. Майкова, возможный прообраз Ольги Ильинской в «Обломове» и Веры Бережковой в «Обрыве» И. А. Гончарова.
Биография
В августе 1852 г. 16 лет от роду была отдана замуж за Владимира Николаевича Майкова (1826—1885). В семье родилось трое детей: Евгения (1853 — ?), Валериан (1857—1899)[1] и Владимир (1863—1942).
В Екатерину Майкову был влюблён И. А. Гончаров[2]. Она стала прообразом Ольги Ильинской в «Обломове» и Веры Бережковой в «Обрыве». В основе фабулы «Обрыва» лежит семейная драма Майковых.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2788 дней]
Летом 1864 г. Екатерина Павловна, возвращаясь с лечения, познакомилась на пароходе со студентом Фёдором Васильевичем Любимовым, сыном священника, родом из Сибири. Он становится домашним учителем детей Майковых. Летом 1866 года Майкова вместе с Любимовым покинула свой дом и детей[3]. В 1867 г. у них рождается сын, названный по документам Василием Константиновичем Константиновым[4]. Отчество и фамилия мальчика были образованы от имени крёстного отца, Константина Николаевича Иванова. Ребёнок был передан на воспитание некой Марии Линдблом[5], которая объявила его своим незаконнорождённым сыном. В 1869 году Майкова и Любимов переехали в коммуну в окрестностях Сочи[6]. Маленький Василий был оставлен в Петербурге и «по совершенной бедности воспитывался на счет благотворительных сумм». Две попытки Любимова получить высшее образование закончились исключением из института, он начал пить[7].
В начале 1870 г. Майкова порывает с Любимовым и селится в имении Уч-Дере. В это время Екатерина Степановна Гаршина, мать Вс. Гаршина, которая сама в 1860 году оставила детей, бежав из дома с учителем П. В. Завадским, приняла неожиданное участие в судьбе сына Майковой. Она нашла Василия. Мальчик оказался «в трущобах, в невероятной грязи. Он не умел ни читать, ни писать, похож был на зверёныша… Его обмыли, одели, отдали учиться»[8].
Как выяснилось, Екатерину Павловну впоследствии связывали длительные близкие отношения с владельцем Уч-дере Александром Александровичем Старком (1849—1933), учёным-энтомологом, в прошлом управляющим поместьями великого князя Константина Николаевича. Сын Майковой и А. А. Старка — Эдуард Александрович Старк был воспитан отцом. Он стал известным театральным критиком, скончался во время Ленинградской блокады в 1942 году[9].
В 1888 году Майкова, продав крестьянам доставшееся в наследство от отца имение, строит дом на улице Михайловской в Сочи, на первом этаже ею открыта первая общественная библиотека[6].
Кроме того, Майкова известна как детская писательница, сотрудничала в детском журнале «Подснежник» и в «Семейных вечерах». В 1864 году ею была опубликована автобиографическая (с элементами вымысла[10]) повесть «Как началась моя жизнь». В 1867 году выпустила под псевдонимом Катри Майко «Азбуку и первые уроки чтения».
Напишите отзыв о статье "Майкова, Екатерина Павловна"
Примечания
- ↑ [feb-web.ru/feb/gonchar/critics/gmi/gmi-403-.htm Примечания]
- ↑ [sites.utoronto.ca/tsq/28/volodina28.shtml Наталья Володина Воспоминания Екатерины Павловны Майковой: опыт жизнетворчества. Toronto Slavic Quarterly]
- ↑ [www.neizvestniy-geniy.ru/cat/playcasts/playcast1/670627.html Нина Климко Екатерина Павловна Майкова в жизни и творчестве И. А. Гончарова" (к 200-летию со дня рождения великого русского писателя)]
- ↑ Вера Калмыкова Рецензия на «Ненарушаемая связь. К истории романа И. А. Гончарова „Обрыв“. Воспоминания о Е. П. Майковой. Письма / Сост., подгот. текстов, примеч. и коммент., подбор илл. Т. В. Соколовой. — М.: Совпадение, 2009. 255 с.» // Toronto Slavic Quaterly, 2010, No. 31]
- ↑ [is.park.ru/doc.jsp?urn=46490293 О. МАТВИЕНКО РОМАН ИЗ ЭПОХИ 60-Х ГОДОВ]
- ↑ 1 2 [sochils.ru/?nav=13&id=14 А. В. Гусева Память преодолевает время // Летняя столица]
- ↑ [feb-web.ru/feb/litnas/texts/la2/gmi-3782.htm В. К. Лебедева и Л. Н. Морозенко Вступительная статья, публикация и комментарии]
- ↑ [www.nasledie-rus.ru/podshivka/10212.php Т. В. Соколова Суженый для мадемуазель Катрин // Наше Наследие]
- ↑ [sochils.ru/?nav=13&id=21&page=0 А. В. Гусева. Семейные тайны Е. П. Майковой продолжение. // Журнал Летняя Столица Сочи]
- ↑ [sites.utoronto.ca/tsq/28/volodina28.shtml Наталья Володина. Воспоминания Екатерины Павловны Майковой: опыт жизнетворчества]
Отрывок, характеризующий Майкова, Екатерина Павловна
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
