Миранда против Аризоны

Miranda v. Arizona
Верховный суд США
Argued 28 февраля–1 марта, 1966 Закрыто 13 июня, 1966
Полное название	Miranda v. State of Arizona; Westover v. United States; Vignera v. State of New York; State of California v. Stewart
Источник	384 U.S. 436 (ещё)
Мнения
Большинство	Уоррен, присоединились Блэк,Дуглас, Бреннан, Фортас
Частично сходящееся/ частично особое	Кларк
Особое мнение	Харлан, присоединились Стюарт, Уайт
Особое	Уайт, присоединилисьХарлан, Стюарт

Миранда против Аризоны 384 U.S. [supreme.justia.com/us/384/436/case.html 436] (1966) — историческое дело, рассмотренное Верховным Судом Соединённых Штатов Америки. Рассматривалось с 28 февраля по 1 марта 1966 года, решение оглашено 13 июня 1966 года. Решением по этому делу суд установил, что любые показания, как признательные, так и оправдательные могут быть использованы в суде только в том случае, если сторона обвинения может доказать, что подозреваемый перед допросом был информирован о праве на адвоката и о праве не свидетельствовать против себя. При этом в случае отказа подозреваемого от своих прав необходимо доказать его добровольность.

Предпосылки

В шестидесятые годы в американском обществе возросла озабоченность методами работы полиции. В это же время движения различных адвокатских коллегий, направленные на оказание юридической помощи участникам судебных процессов, приобрели широкий размах. В рамках программы «Великое общество» было создано Общество Юридических Услуг (англ. Legal Services Corporation). Решением Верховного суда по делу Эскобедо против Иллинойса было разрешено присутствие адвоката во время допроса.

Обстоятельства

В марте 1963 года за похищение и изнасилование был арестован уроженец штата Аризона по имени Эрнесто Артуро Миранда. После ареста и двухчасового допроса он признался в изнасиловании молодой женщины. На суде в качестве доказательств были представлены показания жертвы Миранды вместе с его собственным признанием. В итоге Миранда был осуждён за похищение человека и изнасилование на 30 лет. Адвокат Миранды подал апелляцию в Верховный Суд штата Аризона. Верховный Суд Аризоны не нашёл нарушений и подтвердил ранее принятое решение.

Решение

Верховный Судья Эрл Уоррен, ранее занимавший должность прокурора, приняв во внимание, что допрос всегда носит принудительный характер, счёл признания, полученные в ходе полицейского допроса, не соответствующими Пятой поправке и недопустимыми в качестве доказательства, за исключением случая, когда подозреваемый, зная о своём праве на молчание, добровольно отказался от него. Аналогично, признания, полученные в ходе допроса без присутствия адвоката, были признаны недопустимыми доказательствами, если только подозреваемый добровольно не отказался от адвоката.

Перед допросом подозреваемый должен быть ясно и недвусмысленно уведомлен о своём праве на молчание и том, что всё сказанное может быть использовано против него в суде. Подозреваемый должен быть ясно и недвусмысленно уведомлен о своём праве на адвоката, о праве давать показания во время допроса в присутствии адвоката, и о том, что если подозреваемый не имеет возможности оплатить услуги адвоката, они будут предоставлены за счёт казны. Оригинальный текст (англ.)   The person in custody must, prior to interrogation, be clearly informed that he has the right to remain silent, and that anything he says will be used against him in the court of law; he must be clearly informed that he has the right to consult with a lawyer and to have the lawyer with him during interrogation, and that, if he is indigent, a lawyer will be appointed to represent him

Судом были определены действия органов дознания на случай, если подозреваемый решит воспользоваться своими правами.

Если подозреваемый сообщит любым способом, в любое время до допроса или во время него, что он не желает отвечать на вопросы, то допрос должен быть прекращён… Если подозреваемый потребует адвоката, допрос должен быть приостановлен до прибытия адвоката. С этого момента он имеет право консультироваться с адвокатом, и требовать его присутствия во время допроса. Оригинальный текст (англ.)   If the individual indicates in any manner, at any time prior to or during questioning, that he wishes to remain silent, the interrogation must cease ... If the individual states that he wants an attorney, the interrogation must cease until an attorney is present. At that time, the individual must have an opportunity to confer with the attorney and to have him present during any subsequent questioning.

Несмотря на давление со стороны Американского союза защиты гражданских свобод, суд не сделал обязательным присутствие адвоката на всех допросах. Также суд не включил в текст решения рекомендацию вызывать адвоката на первый допрос.

Уоррен обратил внимание на то, что уведомление о правах на адвоката и на молчание вошло в практику у ФБР, и что Военно-юридический кодекс, содержал положения, требовавшие уведомлять задержанных о праве на молчание.

Тем не менее, по данному делу были высказаны два особых мнения, авторы которых полагали, что предупреждение Миранды, будучи узаконенным, окажет негативный эффект на органы правопорядка.

Особое мнение Харлана

Судья Джон Харлан не согласился с решением суда: «Нет ничего ни в букве, ни в Духе Конституции, ни в прецедентах, чтобы согласовалось с этим решительным и односторонним актом, так поспешно принятым Судом во имя исполнения конституционных же обязанностей». Свои комментарии Харлан завершил цитатой из Роберта Джексона: «Этот суд заполняет храм Конституции новыми историями, но храм может рухнуть под их тяжестью».

Особое мнение Кларка

В своём особом мнении судья Том Кларк выразил опасение, что суд под председательством Уоррена зашёл «слишком далеко и слишком быстро». Кларк предложил подробный анализ всех аспектов получения признания, введённый делом Хэйнс против Вашингтона.

… в каждом отдельном случае суд будет устанавливать, сообщили ли подозреваемому, что во время допроса может присутствовать адвокат, и что суд может назначить ему адвоката, если финансовые затруднения не позволяют подозреваемому самому нанять адвоката. В случае, если подозреваемому не сообщили о его правах, добровольность отказа от них должна быть доказана отдельно и с обязательным учётом всех обстоятельств дела.

Последствия решения

Дело Миранды было пересмотрено без использования его собственных признаний. Благодаря наличию других доказательств, в том числе и свидетельских показаний, он был приговорён к тюремному заключению сроком от 20 до 30 лет. В 1972 году был условно-досрочно освобождён. Зарабатывал автографами на табличках с текстом предупреждения. Был убит во время драки в баре четыре года спустя.

Дело Миранды создало прецедент, обязавший все полицейские управления информировать задержанных о наличии у них прав на адвоката и молчание. Эти предупреждения получили название Правило Миранды.

Правило Миранды подверглось сильной критике, многие считали несправедливым информировать преступников о правах. Консерваторы, в том числе Ричард Никсон увидели в появлении правила Миранды угрозу эффективности работы полиции и предсказали рост преступности.

Дополнения и уточнения

Среди полицейских приобрели популярность бланки отказа от прав на молчание и на адвоката.

Поскольку обычно требовалось подтверждение со стороны подозреваемого, что он понял суть своих прав, суды стали требовать, чтобы отказ от прав на молчание и на адвоката был осознанным и добровольным. Фактически «осознанный и добровольный» отказ означал, что подозреваемый не был принуждён к даче показаний полицией. Как позже суд постановил по делу Колорадо против Конелли (479 U.S. 157 [supreme.justia.com/us/479/157/case.html]), был ли подозреваемый в состоянии умственного помрачения, не имеет значения.

Признание, полученное с нарушением правила Миранды, может быть использовано в суде для опровержения показаний обвиняемого: например, перед выступлением обвиняемого в суде прокурор имеет право зачитать показания подсудимого для того, чтобы подорвать доверие к нему, даже если эти показания были получены с нарушением правила Миранды. (401 U.S. 222 [supreme.justia.com/us/401/222/case.html])

Всё сказанное подозреваемым во время пребывания в заключении может быть использовано в качестве доказательства в суде, если было сказано не в ответ на вопросы, а произвольно. К подобным случаям правило Миранды неприменимо. (446 U.S. 291)[supreme.justia.com/us/446/291/case.html]

В случае, если показания подозреваемого могут помочь предотвратить опасность, правило Миранды может быть нарушено. Например, если подозреваемому известно местонахождение брошенного пистолета, полиция может допросить его без предупреждения, и полученные показания могут быть использованы в суде. (467 U.S. 649 [supreme.justia.com/us/467/649/case.html]). В 2009 году Верховный суд штата Калифорния применил это положение к серийному убийце Ричарду Давиду.

Как показала практика, правило Миранды незначительно повысило число подозреваемых, требующих адвоката. Тем не менее противники правила, в частности, профессор Пол Кассел, утверждают, что благодаря этому правилу 3-4 процента преступников избегают заслуженного наказания.

В 2000 году правило Миранды подверглось серьёзному испытанию в ходе дела Дикерсон против Соединённых Штатов. Постановление Конгресса США, отменившее правило Миранды, было признано недействительным, тем самым суд признал, что правило Миранды реализует требования Конституции США. Суд под председательством У. Ренквиста признал законность правила Миранды при соотношении голосов 7 к 2 и назвал правило «частью американской культуры».

Дело Дикерсона было принято к рассмотрению для предотвращения двусмысленности толкования федерального закона. Апелляционный суд Четвёртого (апелляционного) округа США счёл, что закон англ.  Omnibus Crime Control and Safe Streets Act of 1968 отменил правило Миранды, в то время как Министерство юстиции США занимало по этому вопросу прямо противоположную позицию.

Ссылки

• [laws.findlaw.com/us/384/436.html Miranda v. Arizona, 384 U.S. 436 (1966)]
• [www.csamerican.com/SC.asp?r=384+U.S.+436 Article from Common Sense Americanism on decision]

Отрывок, характеризующий Миранда против Аризоны

Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.