Джексон, Роберт

Роберт Джексон Robert Jackson<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
член Верховного суда США
11 июля 1941 — 9 октября 1954
Предшественник:	Harlan F. Stone
Преемник:	Джон Маршалл Харлан II
Генеральный прокурор США
18 января 1940 — 25 августа 1941
Президент:	Франклин Рузвельт
Предшественник:	Фрэнк Мерфи
Преемник:	Фрэнсис Биддл
Рождение:	13 февраля 1892(1892-02-13) Пенсильвания
Смерть:	9 октября 1954(1954-10-09) (62 года) Вашингтон

Роберт Хьюаут Джексон (англ. Robert Houghwout Jackson, 13 февраля 1892 года — 9 октября 1954 года) — Генеральный прокурор (1940—1941) и судья Верховного суда США (1941—1954), главный обвинитель от США на Нюрнбергском процессе.

Биография

Родился в Спринг Крик (округ Уоррен, Пенсильвания), окончил школу во Фрюсбурге (штат Нью-Йорк). В 18 лет он начал работать помощником юриста в Джеймстауне до 1913 года с перерывом на год, когда он посещал занятия в школе права в Олбани (штат Нью-Йорк). В 21 год Джексон сдал экзамен на адвоката и начал заниматься самостоятельной практикой. В течение следующих двадцати лет он сделал успешную карьеру адвоката.

В 1934 году перешёл на гражданскую службу и был назначен советником в Бюро внутренних доходов Министерства финансов США (сейчас — Служба внутренних доходов). Через два года Джексон стал помощником Генерального прокурора США и возглавил налоговое управление Министерства юстиции, а ещё через год — антимонопольное управление. В 1938 году Джексон стал генеральным солиситором. Во время службы в министерстве юстиции Джексон участвовал в нескольких делах, которые приобрели широкую известность во время Нового курса Рузвельта, в частности в деле бывшего министра финансов Эндрю Мэллона, который обвинялся в уходе от налогов, и антимонопольном деле против компании Alcoa. В 1940 году Рузвельт назначил политика на пост Генерального прокурора (одновременно глава Министерства юстиции), но уже в следующем году Джексон занял освободившееся место судьи Верховного суда.

Был одним из самых авторитетных судей своего времени. Решения, написанные Джексоном, и его особые мнения в последующем часто цитировались судами. Среди дел, решение по которым было составлено Джексоном, можно отметить Департамент образования Западной Вирджинии против Барнетта (было признано неконституционным правило, обязывающее учащихся отдавать честь американскому флагу). Будущий председатель Верховного суда в 1986-2005 годах Уильям Ренквист в начале 1950-х работал клерком у Джексона.

В 1945 году Трумэн назначил Джексона представителем США на будущем процессе над нацистскими военными преступниками. Джексон участвовал в написании устава Международного военного трибунала, а затем был главным обвинителем от США на Нюрнбергском процессе (помощник Томас Додд).

Роберт Джексон умер в 1954 году в возрасте 62 лет, вскоре после вынесения решения по эпохальному для США делу Браун против Совета по образованию (Верховный суд признал незаконным сегрегацию в школах), в принятии которого он сыграл важную роль.

Ссылки

• [www.roberthjackson.org/ Сайт, посвящённый Роберту Джексону]
• [www.yale.edu/lawweb/avalon/imt/jackson/jack63.htm Доклад Джексона Трумэну о Нюрнбергском процессе]

Отрывок, характеризующий Джексон, Роберт

– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.