Огор, Карл Фредерик

Карл Фредерик Педер Огор (дат. Carl Frederic Peder Aagaard, род. 29 января 1833 г. Оденсе — ум. 2 ноября 1895 г. Копенгаген) — датский художник и график.

Жизнь и творчество

В возрасте 19-ти лет Карл Огор поступает в датскую Королевскую академию изящных искусств в Копенгагене, в класс художника-пейзажиста Петера Кристиана Сковгарда (1817—1875). Позднее Огор указывал, что творчество его учителя оказало огромное на него влияние. Совместно со своим братом Юханом Петером Огором (1818—1879), Карл работает ксилографом и мастером гравюры. Позднее он становится ассистентом художника-декоратора Георга Кристиана Хилкера.

В 1857 году, в рамках большой художественной выставки в Копенгагене Огор впервые получает возможность представить зрителю свои работы в большом количестве, и они получают весьма положительную оценку газетной критики. В 1869—1870 годах художник совершает поездку «на этюды» в Швейцарию, и позднее — в 1875—1876 годы — в Италию. Из этих путешествий мастер привёз множество рисунков и набросков, ставших основой для многих его полотен. В 1892 году Карл Фредерик Огор был удостоен звания профессора Академии.

Литература

• [www.artnet.com/artists/carl+frederik+peder-aagaard/past-auction-results Карл Фредерик Педер Огор] на Artnet

Галерея

• Aagaard - Amalfi dai Cappucini.jpg

  В Амальфи

• Aagaard, Carl Frederic - Lodge on Lake Como.jpg

  Лоджия на озере Комо

• Summer day-Carl Aagaard.jpg

  Летний день

• Aagaard - A Coastal Landscape.jpg

  Приморский пейзаж (ок. 1880 года)

• Aagaard - Mediterranean Shipping.jpg

  Челны Средиземноморья

• View of Capri-Carl Aagaard.jpg

  Вид на Капри

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Огор, Карл Фредерик

– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.