Оранжерея Дурасова

Достопримечательность
Оранжерея Дурасова
Здания: Главный дом • Крепостной театр • Оранжерея
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7710395003

Оранжерея Дурасова — большая оранжерея в подмосковной усадьбе Николая Дурасова «Люблино». Имела десять вместительных залов. Шестой зал являлся серединой большого здания; её центральный самый крупный и высокий круглый зал завершался стеклянным куполом.

В оранжерее выращивали редкие породы фруктовых деревьев и декоративных растений. В центре большого зала стояло большое померанцевое дерево. Ему было более ста лет, вывезено оно было из-за границы графом Шереметевым и ценилось знатоками в 12 тысяч рублей. Около него полукругом располагались ещё шесть померанцевых деревьев. В других залах росли деревья из Америки, Монголии и других стран.

В нескольких шагах отсюда находилось особое здание — ананасное и цветочное отделение. Здесь же были и открытые площадки, где в теплое время устраивались выставки образцов выращиваемых растений. За оранжереями выращивали молодые деревца для подсадки в парке и даже в лесу. В зимнее время, вне сезона, Дурасов устраивал свои обеды в оранжерее. 0б этом очень образно написал в своих «Записках современника» С. П. Жихарев.

Московская знать любила посещать знаменитые обеды в Люблине, которые зимой, устраивались в оранжерее, наполненной несметным количеством самых разнообразных и роскошных цветов. После обеда обычно выступали песенники, которым аккомпанировали на кларнете и рояле, а слуги разносили разнообразные угощения. В праздники многие москвичи приезжали отдохнуть в Люблине семьями. И. Г. Гурьянов в первом очерке о Люблине, написанном им по впечатлениям посещения усадьбы 5 августа 1825 года, написал:

Ныне нет здесь представлений, но жители столицы все ездят сюда проводить время и принимаются с тем же гостеприимством, с каковым и прежде. Пройдя флигели и небольшую площадку, вы войдете в оранжерею и удивитесь царствующему здесь порядку и чистоте; вся оранжерея разделяется на десять зал; шестая, составляющая середину сего весьма большого здания, круглая, покрыта куполом и освещается сверху; на самой средине стоит отличное по величине померанцевое дерево: не говоря о том, что густые ветви его занимают знатное пространство сего зала, скажем, что стебель онаго имеет в окружности 14 вершков.

После смерти Н. А. Дурасова большой усадебный парк продолжал содержаться в чистоте его сестрой Аграфеной. В саду и оранжереях прибавилось экзотических растений. В середине XIX века, после смерти мужа А. А. Писарева, дочь Аграфены Алексеевны, Агриппина Михайловна Писарева, уже не справлявшаяся с управлением таким большим хозяйством, решила расстаться с Люблином, продав его московскому богачу Н. П. Воейкову (1789—1868). Здание оранжереи сгорело в 1920-х годах, но было частично восстановлено в 1985 году по сохранившимся фотоматериалам.

Ссылки

• [www.lublino39.serviceline.ru/index.php?page=0&pg=5&sub=3&str=2 «Усадьба Люблино» Глава из книги Н. В. Рутман «Прогулка в Кузьминках и Люблино», М. 2002 г.]
• [www.lubli.ru/publ/2-1-0-2 История района Люблино]
• [www.teleinform.ru/htm/history/lublinodom.htm История: Усадьба Люблино]

Отрывок, характеризующий Оранжерея Дурасова

– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.