По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего

По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего
Jenseits von Gut und Böse. Vorspiel einer Philosophie der Zukunft
Обложка первого издания
Автор:	Фридрих Ницше
Язык оригинала:	немецкий
Дата первой публикации:	1886 г.

«По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего» (нем. Jenseits von Gut und Böse) — произведение немецкого философа Фридриха Ницше.

Рукопись произведения была закончена зимой 1885—1886 гг. Первоначально Ницше хотел издать её в лейпцигском издательстве Г.Креднера, однако ему ответили отказом. После он обратился в берлинское издательство Карла Дункера, где также ему было отказано. В итоге в августе 1886 г. Ницше издал книгу за свой счёт в лейпцигском издательстве К. Г. Наумана. За десять месяцев со дня выхода книги было продано всего 114 экземпляров.

Фридрих Ницше о своей книге

Ужасная книга, проистекающая на сей раз из моей души, — очень чёрная, почти каракатица. Меня она бодрит — как если бы я взял нечто «за рога»: по всей очевидности, не «быка».

Темы, затрагиваемые в книге

Из четырёх произведений «позднего периода», «По ту сторону добра и зла» больше всего напоминает афористический стиль среднего периода. Он разоблачает недостатки тех, кого обычно называют «философами» и выявляет качества «новых философов»: воображение, настойчивость, оригинальность и «создание ценностей». Затем он оспаривает некоторые из основных предпосылок старой философской традиции наподобие «самосознания», «знания», «истины» и «свободы воли», объясняя их изобретением морального сознания. Вместо них он предлагает в качестве объяснения любого поведения волю к власти. Он производит переоценку гуманистических убеждений, показывая, что даже жажда власти, присвоение и причинение боли слабому не являются абсолютно предосудительными.

Ницше, как и Кьеркегор, а также Достоевский, был одним из первых, кто сумел показать, какие смертоносные яды несет для человеческой души ход развития современной цивилизации.

Реакция и отзывы

Реакция на данную работу Ницше была самой разнообразной. К Ф. Овербеку Ницше писал следующее:

И вот же просьба, старый друг: прочти её всю от и до и воздержись от чувства горечи и отчуждения — «соберись с силами», всеми силами Твоего благоволения ко мне, Твоего терпеливого и стократно испытанного благоволения — если книга окажется Тебе невмоготу, то, может статься, это не распространится на сотню частностей! Может статься также, что она послужит тому, чтобы прояснить в чём-то моего Заратустру, который оттого и является непонятной книгой, что весь восходит к переживаниям, не разделяемым мною ни с кем. Если бы я мог довести до Тебя в словах моё чувство одиночества! Ни среди живых, ни среди мёртвых нет у меня никого, с кем я чувствовал бы себя родным. Это неописуемо жутко, и только то, что я изловчился сносить это чувство и с детских лет постепенно развивал его в себе, внушает мне уверенность в том, что я ещё не конченый человек. — В остальном задача, ради которой я живу, лежит передо мной в полной ясности — как некий factum неописуемой скорби, но просветлённой сознанием того, что в нём таится величие, если только задаче смертного было когда-либо присуще величие.

Овербек ничего не ответил на это письмо. Эрвин Воде также промолчал. Мальвиде фон Мейзенбург (которая придерживалась идеалистических взглядов) Ницше вообще запретил читать его книгу. Якоб Буркхардт похвалил книгу в плане её «исторических прозрений». Похвальный отклик на книгу пришёл также из Парижа от И.Тэна. У Брамса она вызвала «живейший интерес».

Редактор бернского издания «Бунд» И. В. Видман писал:

Те запасы динамита, которые были использованы при строительстве Готардской дороги, хранились под чёрным предупредительным флагом, указующим на смертельную опасность. — Только в этом смысле говорим мы о новой книге философа Ницше как об опасной книге.

Произведение на русском языке

• Сборник произведений — «По ту сторону добра и зла», «Казус Вагнер», «Антихрист», «Ессе Номо», «Человеческое, слишком человеческое», «Злая мудрость». Минск, 2005, издательство «Харвест». ISBN 985-13-0983-4

Отрывок, характеризующий По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего

Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.