Радько, Тимофей Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Тимофе́й Никола́евич Радько (род. 16 октября 1937, село Кирово, Алтайского района, ХАО) — советский и российский юрист, доктор юридических наук (1978) , профессор, заслуженный юрист Российской Федерации, профессор кафедры государственного права Московского государственного юридического университета (МГЮА) им. О. Е. Кутафина.

Окончил Томский государственный университет (1964), аспирантуру Саратовского юридического института (1967). В системе учебных заведений Министерства внутренних дел (МВД СССР) прошёл путь от преподавателя до начальника главного управления учебных и научных учреждений МВД.

Заместитель министра юстиции России (1993—1996). Советник Председателя Государственной Думы по правовым вопросам (1996—1999).

Являлся членом авторских коллективов учебников по теории государства и права, под редакцией В. В. Лазарева и В. К. Бабаева, соавтор трехтомного академического курса «Актуальные проблемы теории государства и права» (2000). Ректор Академии права и управления в г. Москве (2003). Внёс значительный вклад в становление и развитие юридического образования в Хакасии.

В настоящее время является заведующим кафедрой теории государства и права МГЮУ имени О. Е. Кутафина. Член редколлегии журнала «Государство и право».

Автор поэтических сборников.



Сочинения

  • «Основные функции права» (1970);
  • «Социальные функции советского права» (1971);
  • «Методологические вопросы познания функций права» (1974),
  • «Теория государства и права» (2000).
  • «Твоих черёмух белый цвет…» (2013)

Напишите отзыв о статье "Радько, Тимофей Николаевич"

Литература

  • Энциклопедия Республики Хакасия : [в 2 т.] / Правительство Респ. Хакасия; [науч.-ред. совет.: В. А. Кузьмин (пред.) и др.]. — Красноярск: Поликор, 2008. Т. 2 : [О — Я]. 320 с. : илл. С. 79. ISBN 978-5-91502-008-4 — С. 82.


Отрывок, характеризующий Радько, Тимофей Николаевич

– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.