Разия-султан

Джалалат ад-дин Разийа-Бегум
Султан Дели
1236 — 1240
Предшественник:	Рукн ад-дин Фируз-шах I
Преемник:	Муизз ад-дин Бахрам-шах
Смерть:	1240(1240) Дели
Имя при рождении:	Раззия
Отец:	Илтутмиш
Мать:	Туркан-хатун
Супруг:	Малик Ихтийар ад-Дин Алтунийа

Джалаат ад-дин Разия-султан бинт Илтутмиш (1236—1240 гг.) — пятая правительница Делийского султаната, тюркского происхождения.

На пути к трону

В 1232 году Илтутмуш, после завоевания крепости Гвалиор, вернулся в Дели. Так как к этому времени умер его старший сын, наместник Бенгалии — Насир ад-Дин Махмуд, то Илтулмуш вызвав визиря и ряд эмиров объявил им что его наследницей будет дочь Раззия. Тадж ал Мулк Махмуд должен был подготовить указ.

В 1236 году перед своей смертью султан Делийского султаната Илтутмиш передал престол своей дочери Раззии, вопреки притязаниям сыновей, которых он считал неспособными нести бремя управления империей. Однако знать, не пожелавшая признать женщину своим сувереном, возвела на престол Рукн-уд-дин Фируза, старшего из трех оставшихся в живых сыновей Илтутмиша, который был известен своим безволием и распущенностью. Начались вторжения извне, внутренние распри. Был убит один из сыновей Илтутмиша. Гийяс-уд-дин Мухаммед, второй сын Илтутмиша, поднял восстание в Ауде. Восстали наместники Бадауна, Мультана, Ханси и Лахора. Изз ад-дин Туграл Туган-хан, который правил Бенгалией с 1236 года, не признавал власти Дели. В Пенджаб вторгся Малик Сайф ад-Дин. Рукн ад-Дин во главе войска и эмиров отправился на подавление мятежа. В Дели остались мать султана Шах-Туркан и сестра Раззия между которыми сильно испортились отношения. По Дели распространились слухи, что Шах-Туркан планирует убить Раззию. Произошло столкновение между их сторонниками, жители Дели поддержали Раззию. В ноябре 1236 года Раззия была провозглашена правительницей, Рукн-уд-дин был схвачен её эмирами, брошен в тюрьму и убит.

Правление

Перед Раззией стояла очень трудная задача. Наместники Бадауна, Мультана, Ханси и Лахора во главе с вазиром Рукн-уд-дина, Низам-ул-Мульк Мухаммедом Джунайди, шли на Дели; они не хотели примириться с её восшествием на престол. Они осадили столицу Раззии. Она не располагала достаточными силами, чтобы дать им бой, но искусными интригами сумела посеять рознь в их лагере (Малик Изз ад-Дин Кабир-хан Айяз и Малик Изз ад-Дин Мухаммед Салари перешли на сторону Раззии). Союз распался, восставшие вожди разошлись, а некоторые из них были убиты (Малик Ала ал-Дин Джани убит в селе Накаван, Малик Сайф ад-Дин Куджи убиты в плену, Низам-ул-Мульк Мухаммедом Джунайди бежал в холмы Сир-Мур Бардара).

Теперь от Лакхнаути до Дебала все правители проявляли послушание и покорность. Правитель Бенгалии добровольно признал себя вассалом Дели. Раззия наградила своих сторонников: ходжа Мухазхаб стал везирем и получил титул Низам ал-Мульк, Малик Сайф ад-Дин стал главнокомандующим и получил титул Кутлуг-хана, Малик Изз ад-Дин Кабир-хан Айяз получил в качестве икта округ Лахор, Малик Ихтийар ад-Дин Алтунийа получил в качестве икта область Баран и крепость Табархинд, Малик Ихтийар ад-Дин Айтегин стал эмир хаджиба, а эмиром эмиров сделала эфиопа Малика Джамал ад-Дина Якута Хаджи. Последнее назначение вызвало недовольство тюркских эмиров.

Хотя правление женщины не было чем-то новым для мусульман и такая возможность ими признавалась, все же существовало некоторое предубеждение против Раззии. Она, по-видимому, оскорбила чувства ортодоксальных мусульман, отказавшись от женской одежды и уединения в женской половине дома. Она носила мужскую одежду и открыто вершила государственные дела как при дворе, так и в походе. Тюркская знать того времени представляла собой замкнутую олигархию и претендовала на всю полноту власти, она не собиралась отказываться от своих привилегий и не желала подчиняться самодержавной власти правителя.

Раззия была единственной женщиной, которая занимала престол Дели. Она правила в течение 3,5 лет. Историки описывают её как великую, проницательную правительницу, справедливую, благодетельную покровительницу ученых, творящую правосудие, заботящуюся о своих подданных, обладающую военным талантом и наделенную всеми замечательными качествами и свойствами, необходимыми правителю.

В 1239—1240 году правитель Лахора Малик Изз ад-Дин Кабир-хан Айяз восстал против Раззии. Против него были отправлены войска. После этого было заключено мир по которому Малик Изз ад-Дин Кабир-хан Айяз получал область Мултан (принадлежавшую Малику Ихтийар ад-Дин Каракуш-хану Айтегину). 15 марта 1240 года Раззия вернулась в Дели.

3 апреля 1240 года Раззия начала поход против Ихтиар-уд-дин Альтуния, наместника Бхатинды, поднявшего восстание по наущению тюркской знати. Когда она достигла Бхатинды, она была схвачена, а Малик Джамал ад-Дин Якут Хаджи был убит. Раззия была заключена в крепости Табархинд под надзор Альтунии. Тюркская знать решила возвести на престол Муизз ад-дина Бахрама, младшего сына Илтутмиша. А регентом сделали Ихтийар ад-Дина, женившегося на сестре султана.

Назад в Дели

Бахрам стал султаном в апреле 1240 года. Между тем Альтуния, раздосадованный тем, что его обошли при распределении плодов успешного восстания, вернулся к плененной правительнице. Он освободил Раззию, женился на ней и пошёл походом на Дели с целью восстановить её на престоле. Альтунию и Раззию поддержали Малик Изз ад-Дин Мухаммед Салари и Малик Каракуш, а также эмиры хохаров и джатов. Но это войско было разбито полководцем Бахрама — Малик Тегином.

Отступив к Табархинду и собрав новую армию Раззия вновь пошла на Дели. Но когда две армии в октябре 1240 года сошлись у Кантхала, часть эмиров Раззии увела свои войска. Армия Раззии была разбита, а она попала в плен. Альтуния был пленен 13 октября 1240 года. 14 октября 1240 года он и Раззия были казнены. Это версия Минхажд ад-Дина Джузджани

По другой версии указанной автором «Табакт-и Абари» Ибн-Батуттой Разии удалось бежать с поля боя. В пути она попросила еды у одного пахаря и, съев кусок сухого хлеба, заснула, сморенная усталостью. Рассматривая её крестьянин обнаружил богатую одежду. Желая завладеть ею крестьянин-индус убил Раззию, а лошадь прогнал.

В популярной культуре

Литература

История жизни и правления Разии неоднократно становились основой для легенд, сюжетов многих книг художественной литературы и исторических исследований.

Кинематограф

• 1961 — «Разия Султана» (англ. Razia Sultana), режиссёр Девендра Гоэл.
• 1983 — «Дочь султана» (англ. Razia Sultan), на языке урду, режиссёр Камал Амрохи, в главных ролях: Хема Малини (в роли Разии), Дхармендра (в роли Джамал ад-Дина Якута).
• 2015 - "Султан Разия" (англ. Razia Sultan), режиссёры: Суддарт Кумар Тивари, Гаятри Гилл Тэвери, Рахул Кумар Тивари; в главных ролях:Pankhuri Awasthy, Rohit Purohit, Sooraj Thapar, Khalida Turi, Seema Kapoor.

Литература

• Н. К. Синха, А. Ч. Банерджи. История Индии. / Перевод с английского Степанова Л. В., Ястребовой И. П. и Княжинской Л. А. Редакция и предисловие Антоновой К. А. — М.: Издательство Иностранной литературы, 1954.
• Бахрие Учок. Разийя-хатун - султан Делийского мусульманского тюркского государства // Женщины правительницы в мусульманских государствах / Перевод с турецкого З. М. Буниятова, Ответственный редактор М. С. Мейер. — М: «Наука», 1982. — С. 21-36. — 175 с. — 15 000 экз.

Отрывок, характеризующий Разия-султан

Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.