Социология публичной сферы

Социология публичной сферы — это подход к социологии, который пытается вывести её за академические рамки и вовлечь в социологию широкую аудиторию.

Социологию публичной сферы нельзя определить как конкретный научный метод, теорию или набор политических ценностей. Социология публичной сферы – это определенный стиль, способ изложения и форма интеллектуальной деятельности. Майкл Буравой противопоставляет социологию публичной сферы профессиональной, академической, социологии, адресованной только профессиональным социологам.

Буравой и другие ученые, продвигающие идеи социологии публичной сферы, пытаются подтолкнуть развитие социологической науки в сторону вовлечения в открытые публичные и политические сферы с темами, которые связаны с общественной деятельностью, политической активностью, социальными движениями, институтами гражданского общества. Если возможно движение, ассоциируемое с публичной социологией, то оно должно вдохнуть новую жизнь в социологию за счет использования её эмпирических методов и теоретических идей при обсуждении не только того, что сейчас происходит в обществе, но и того, каким общество могло бы стать. Публичная социология предполагает нормативный подход к анализу и политический характер анализа социальной реальности.

История публичной социологии

Термин «социология публичной сферы» был впервые использован Herbert Gans в 1988 году в работе "Sociology in America: The Discipline and the Public." Для Gans главными примерами социологов публичной сферы стали Дэвид Рисмен, автор книги Одинокая толпа (1950), одного из главных социологических бестселлеров, когда-либо написанных, и Robert Bellah, главный автор другого бестселлера Habits of the Heart (1985). В 2000 году социолог Ben Agger написал книгу Public Sociology: From Social Facts to Literary Acts, которая взывала к социологии, обращающейся к темам, интересным широкой публике. С тех пор, как президентом American Sociological Association в 2004 году стал Майкл Буравой, стоящий на платформе социологии публичной сферы, эта область получила большое внимание и вызвала массу споров в научной среде.

Дебаты о публичной социологии вызвали массу вопросов, затрагивающих вне-академические цели социологии. Публичная социология поднимает вопросы о том, что такое социология, какие у неё должны (и могут) быть цели. Подобные дебаты о науке и отстаивании политических интересов, гуманитарной науке и общественных взглядах – имеют долгую историю в американской социологии и американской социальной мысли вообще. Историк Mark C. Smith, например, исследовал ранние дебаты о целях социальной науки в своей работе Social Science in the Crucible: The American Debate over Objectivity and Purpose,1918-1941 (Duke University Press, 1994). А Stephen Park Turner и Jonathan H. Turner в своей книге The Impossible Science: An Institutional Analysis of American Sociology (Sage, 1990) показали, что когда научные цели ставятся исходя из интересов широкой публики, это ограничивает потенциал социологической мысли.

Социология публичной сферы сегодня

До сих пор нет единого определения «социологии публичной сферы», с которым бы соглашались все социологии, но сам термин сейчас в основном ассоциируется с Майклом Буравым. Официальное заявление Буравого на выборах в АСА дает нам краткое изложение его позиции. «Как зеркало и совесть общества, социология должна определять, продвигать и информировать, участвуя в публичных дискуссиях о увеличивающемся классовом и расовом неравенстве, новой гендерной власти, ухудшении состояния окружающей среды, рыночном фундаментализме, государственном и негосударственном насилии. Я верю, что миру нужна социология публичной сферы – социология, которая выходит за рамки академической жизни. Наша потенциальная аудитория разнообразна, это может быть и просто аудитория СМИ и те, кто принимают конкретные политические решения, и молчаливое меньшинство и реальные социальные активисты. Аудитория и локальна, и глобальна, и национальна. И если социологии удастся спровоцировать общественную дискуссию во всех этих сферах, то это возродит дисциплину, даст нам второе дыхание. В свою очередь теория и исследовательская работа дает необходимую легитимацию, направление и содержание для социологии публичной сферы. Преподавательская деятельность также является ключевой для социологии публичной сферы: студенты – это самая первая аудитория, они могут распространять интерес к социологии в самых разных сферах. Наконец, критический взгляд, обращающий внимание на разрыв между тем, что есть сейчас и тем, что могло бы быть, усиливает ценностную ориентацию социологии публичной сферы, которая показывает нам, что мир мог бы быть другим.»

В других публикациях Буравой формулировал видение социологии публичной жизни, созвучной с духом демократического социализма. В Critical Sociology Буравой пишет: «Критическая работа с существующими утопиями – это интегральная часть проекта социологического социализма. Это видение социализма ставит человеческое общество и социальный гуманизм в свой центр, эти представления были центральными для Маркса, но они часто забывались до тех пор пока их снова не актуализировали Gramsci and Polanyi (Burawoy, 2003b). Если социология публичной сферы и будет иметь прогрессивный вклад, то она должна постоянно чувствовать свою ответственность и связь с таким представлением о демократическом социализме»

В немного другом ключе Буравой и Jonathan VanAntwerpen из University of California, Berkeley написали , что задачи их кафедры по поводу социологии публичной сферы заключаются в том, чтобы «повернуть, как выразился бы C. Wright Mills, частные интересы в общественное русло». Социология публичной сферы, которой занимаются в Berkley, - это попытка включения в публичные дискуссии по поводу таких тем, как: классовый и гендерный диспаритет и глобальное неравенство. Часть этих работ представляет собой попытки сделать профессиональные академические тексты доступными для других сфер (как например в The Bell Curve Херрнстайна и Мюррея) и привлечь не-социологов к обсуждению и интерпретации социологических проблем.

Подобным образом факультет социологии Университета Миннесоты поддерживает призыв к тому, чтобы социология играла большую роль в публичной сфере: «Несмотря на то, что содержание качественное социологическое исследования довольно сложно изложить коротко и понятно, социологии отведена роль той науки, которая должна предоставлять общественным лидерам и политикам полезную, точную, строго научную информацию».

На самом деле не только социологи сейчас ведут дискуссии о публичной роли социальной науки. Схожие дебаты возникали раньше в таких дисциплинах, как: экономика, политическая наука, антропология, география и история, а также во множестве поддисциплин, например, в политической экологии. В своей попытке продвинуть различные дисциплины в публичную сферу Craig Calhoun, президент Social Science Research Council, призывал социологов и представителей других социальных наук «задаться вопросом о том, что стимулирует инновации в их науке, что делает знание полезным, и как достигнуть обе эти цели, не упуская из виду текущие задачи долгосрочные возможности». Calhoun также включился в дебаты о социологии публичной сферы, критически оценив проект социологии публичной сферы, в то же же время признавая её цели и понимая, что «значение социологии для публичной сферы будет определять развитие дисциплины».

В президентском послании Американской Социологической Ассоциации в 2004 году Буравой говорит, что социология публичной сферы обусловлена стремлением к истинным ценностям: социальной справедливости, экономическому равенству, правам человека, политическим свободам и даже просто к более хорошему миру. И именно эти ценности привлекли многих ученых заниматься социологией, в этом должно быть стремление социолога, а не в простом достижении академического статуса. Также в своей работе Буравой пишет, почему социология публичной сферы так важна именно сегодня. За последние 50 лет политическая позиция социологии вошла в критическое русло, в то время как мир, который она изучает, пошел по другому пути. Буравой предполагает, что радикализм 1960-х распространился через профессии и следовательно в несколько размытой форме стал результатом повышенного присутствия и участия национальных меньшинств и женщин. Это ознаменовало значительное изменение русла в 1960-х, которое отразилось на содержании социологической науки того времени.

Буравой приводит множество примеров подобного сдвига, социология работы превратилась из изучения процесса адаптации к изучению доминирования и рабочих движений. В более общем смысле концепции стратификационной теории сначала были изучением мобильности внутри иерархий, построенных на основе престижа занятости, а потом стали исследованием изменяющихся структур социального и экономического неравенства – класса, расы, гендера. Расовая теория выросла из теории ассимиляции к политической экономии к исследованиям расовых формаций. Социальная теория позволила и представила более радикальные трактовки и интерпретации классиков социологии, таких как Вебер и Дюркгейм, отдельной чертой стало возвращение к работам Маркса, с этой точки зрения феминизм также оказал существенное и драматическое влияние на некоторые сферы.

Буравой говорит, что изменения в идеологии, имеющей отношение к социологии, направлены не в ту сторону, в которую двигаются общественные изменения. Пока социологи снова и снова пишут в привычных для себя терминах о кризисе неравенства и доминирования, мы как общество тонем в потоке риторики, провозглашающей победу равенства и свободы. Буравой обращает особое внимание на существенный разрыв в повестке дня социологии и развитием самого общества, напоминая, что за последние 25 лет вряд ли можно назвать какие-либо значимые достижения человечества в области экономической безопасности и прав человека. В то же время этим достижениям все больше и больше препятствует процесс рыночной экспансии. С этой точки зрения возникает ощущение, что комбинация государства и рынка действует как механизм, работающий против гуманности, в той форме, которую называют неолиберализмом.

Критика

Далеко не все из тех, кто занимается социологией публичной сферы в роли известных интеллектуалов или ученых готовы подписаться под виденьем «социологии публичной сферы», которое предложил Буравой или под каким-либо иным виденьем. И после того как Буравой поднял тему социологии публичной сферы и привлек к ней внимание, проект его стал очень активно обсуждаться и критиковаться в сети, в дебатах между социологами и в академических журналах.

Примечательно, что проект, предложенный Майклом Буравым был подвержен критике как со стороны «критической» социологии, так и со стороны представителей мейнстрима науки. Весь спектр этих дискуссий был включен в форумы, посвященные этому предмету, в таких академических журналах, как Social Problems, Social Forces, Critical Sociology, и British Journal of Sociology. Благодаря этим дебатам возник еще больший интерес к социологии публичной сферы и еще большее несогласие по поводу того, что такое социология публичной сферы и каковы её цели.

Одним из самых заметных критиков социологии публичной сферы является Mathieu Deflem из Университета Южной Каролины. Дефлем говорит, что социологию публичной сферы не публична и не социологична. Социология публичной сферы – это не способ сделать социологию более доступной для общества и это не способ соединить социологию с демократическими институтами и политической жизнью. Безусловно, социологи должны быть публичными интеллектуалами. Но они должны и могут быть публичными только как представители науки, которой они занимаются, а не как политические активисты, левые или правые. В то же время социология публичной сферы – это попытка подмять науку социологию под интересы политики, политики особого толка, но не для того, чтобы усилить социологический активизм, а для того, чтобы свести социологию к социологическому активизму. .” (Deflem, Letter to the Editor, The Chronicle Review, 2004). Дефлем также ведет свой блог deflem.blogspot.com (ранее сайт SaveSociology.org), который противостоит идеям социологии публичной сферы.

Будущее социологии публичной сферы

После очередного ежегодного собрания Американской Социологической Ассоциации 2004 года, на котором проект социологии публичной сферы был представлен и широко обсуждался, тема вызывала интерес. За последние пару лет в сфере социологии публичной сферы были изданы три книги The Public Sociologies Reader, под редакцией Udith Blau and Keri Iyall Smith и Public Sociology: The Contemporary Debate, под редакцией Larry Nichols, а также Public Sociology: Fifteen Eminent Sociologists Debate Politics and the Profession in the Twenty-First Century под редакцией Dan Clawson и др. Встреча Американской Социологической Ассоциации 2007 года в Нью Йорке частично также была посвящена социологии публичной сферы, по этой тематике проходило несколько пленарных заседаний.

Научные кафедры

• [pubsoc.wisc.edu/ Website of the ASA Task Force on Institutionalizing Public Sociologies]
• [sociology.berkeley.edu/?page=producing Public Sociology at Berkeley]
• [www.opensourcesocio.ning.com Open Source Sociology: a similar project attempting to promote collaborate research, activities and open academic dialogue.]
• [soc.hse.ru/soc_pybl/ Магистерская программа "СОЦИОЛОГИЯ ПУБЛИЧНОЙ СФЕРЫ И СОЦИАЛЬНЫХ КОММУНИКАЦИЙ" на кафедре общей социологии НИУ ВШЭ]

Библиография

• Agger Ben. Public Sociology: From Social Facts to Literary Acts. — 2nd edition. — Lanham, MD: Rowman & Littlefield Publishers, 2007. — ISBN 9780742541054.
• Robert Bellah, Richard Madsen, William Sullivan, Ann Swidler and Steven Tipton. 1985. Habits of the Heart. Berkeley: University of California Press
• C. Wright Mills. 1959 (2000). The Sociological Imagination. Oxford University Press.
• Burawoy, Michael: "For Public Sociology" (American Sociological Review, February 2005
• Burawoy, Michael: "The Return of the Repressed: Recovering the Public Face of U.S. Sociology, One Hundred Years On." (The Annals of the American Academy of Political and Social Science 600, July, 2005)
• Burawoy, Michael:"The Critical Turn to Public Sociology" (Critical Sociology, Summer 2005)
• Burawoy, Michael:"Rejoinder: Toward a Critical Public Sociology" (Critical Sociology, Summer 2005)
• Burawoy, Michael:"To Advance, Sociology Must not Retreat."
• Burawoy, Michael:"Public Sociologies: Contradictions, Dilemmas, and Possibilities." (Address to North Carolina Sociological Association, Social Forces, June 2004)
• Burawoy, Michael:"Public Sociologies: A Symposium from Boston College." (Social Problems, February 2004)
• Burawoy, Michael:"The World Needs Public Sociology" (Norwegian journal Sosiologisk tidsskrift, No. 3, 2004)
• Burawoy, Michael:"Public Sociology: South African Dilemmas in a Global Context." (Address to South African Sociological Association, Society in Transition, 2004)
• Burawoy, Michael:"Models of Public Sociology: Hausknecht vs. Burawoy." (Published in Footnotes)
• Burawoy, Michael:"Public Sociologies and the Grassroots." (Address to Sociologists for Women in Society)
• Burawoy, Michael:"Public Sociology at Berkeley: Past, Present and Future." (With Jonathan Van Antwerpen)
• Deflem, Mathieu. That’s in a Name: Concerning the ASA Career Award. ASA Forum Letter. Footnotes, ASA Newsletter, 36(3):8, March 2008.
• Deflem, Mathieu. Public Sociology, Hot Dogs, Apple Pie, and Chevrolet. The Journal of Professional and Public Sociology, inaugural issue, 2007.
• Deflem, Mathieu. Single-Issue Voting Tactic? Public Forum. Footnotes, ASA Newsletter, 34(5):12, May/June 2006. With comment and response.
• Deflem, Mathieu. Sociologists, One More Effort! A Propos Goodwin. Comparative & Historical Sociology, ASA Section newsletter, 16(2):4-6. With a response by Goodwin.
• Deflem, Mathieu. Comment (on public sociology). Contemporary Sociology 34(1):92-93, January 2005.
• Deflem, Mathieu. Southernizing Social Forces. The Southern Sociologist, Newsletter of the Southern Sociological Society, 36(3):12-15, Winter 2005.
• Deflem, Mathieu. The War in Iraq and the Peace of San Francisco: Breaking the Code of Public Sociology. Peace, War & Social Conflict, Newsletter of the ASA section, November 2004.
• Deflem, Mathieu. Letter to the Editor (The Proper Role of Sociology in the World at Large). The Chronicle Review, October 1, 2004.
• Deflem, Mathieu. There’s the ASA, But Where’s the Sociology? Letter. Footnotes, The ASA Newsletter, 32(6), p. 9, July/August 2004.

Внешние ссылки

• [pubsoc.wisc.edu/ American Sociological Association's Task Force on Institutionalizing Public Sociologies]
• [www.savesociology.org/ SaveSociology.org - Website to promote sociology as an academic discipline].
• [burawoy.berkeley.edu/PS.htm Public sociology papers by Michael Burawoy]
• [www.cas.sc.edu/socy/faculty/deflem/zcvpubl.html#sensible Related papers by Mathieu Deflem]
• [ohiodemocracy.org/?q=node/144 Using Sociological Theories of Social Movements]
• [www.publicsociology.com/ PublicSociology.com]
• [www2.asanet.org/governance/PresidentialAddress1988.pdf Sociology in America (PDF of Herbert Gans' talk which introduced the term, public sociology)]
• [www.sociologistswithoutborders.org/ Sociologists Without Borders, international organization]

Отрывок, характеризующий Социология публичной сферы

– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.