Стражев, Виктор Иванович

Ви́ктор Ива́нович Стражев (27 октября 1879, Усолье — 19 октября 1950) — библиограф, поэт, литературовед, педагог.

Биография

Учился в гимназии вместе с Георгием Чулковым, а потом сам был гимназическим учителем Виктора Гофмана и Владислава Ходасевича. Входил в круг второстепенных поэтов-символистов московского издательства «Гриф» и журнала «Перевал».

Первая книга стихов «Opuscula» (лат. «Мелкие сочинения»), вышедшая в 1904, включала в себя усреднённо-символистские тексты подражаний «многим понемножку», как выразился в рецензии Александр Блок, добавляя: «количество этих стихов ничем не оправдано — все они бледны до того, что нельзя представить, выйдет или не выйдет из автора поэт».

Через три года появился сборник «О печали светлой». Блок, похвалив удачное заглавие (отсылка к строке Пушкина из стихотворения «На холмах Грузии»), написал о Стражеве: «Маленькая книжка заставляет совсем забыть первые и очень неудачные опыты поэта. Вся книжка свежа и проста».

В. Стражев издал ещё два сборника лирики («Путь голубиный», 1908, и итоговое собрание — «Стихи. 1904—1909»). В 1919 написал году стихотворный ответ Блоку — «Антискифы».

Стражев был голословно обвинён в сотрудничестве с охранным отделением и подвергся травле «либералов». Сотрудничал в журналах «Русская мысль», «Журнал для всех» и др.

В литературном процессе советских лет практически не участвовал, занимаясь, в основном, преподаванием. Вместе с А. А. Зерчаниновым и Д. Я. Райхиным написал один из лучших школьных учебников по литературе XIX века, который переиздавался с 1940 года многократно, и по нему учились несколько поколений читателей.

Отрывок, характеризующий Стражев, Виктор Иванович

– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.