С девяти до пяти
| С девяти до пяти | |
| Nine to Five | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер |
Брюс Гилберт |
| Автор сценария |
Патриция Резник |
| В главных ролях | |
| Оператор |
Рейнальдо Вильялобос |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
110 мин. |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«С девяти до пяти» (англ. Nine to Five) — американская комедия 1980 года. Иногда название пишется просто, как «9 to 5» (с 9 до 5). Фраза «с 9 до 5» в США обозначает стандартную часовую норму работы в день у белых воротничков, насчитывая таким образом 40 часов в неделю. В 1981 фильм номинировался на Золотой Глобус в трёх номинациях. Кассовый успех фильма повлёк за собой создание менее успешного одноимённого телесериала, который шёл в 1982-1983 и 1986-88 годах, насчитывая 85 эпизодов, а в 2009 на Бродвее открылся одноимённый мюзикл.
Сюжет
Джудит Бёрнли, которая вынуждена была искать работу после семи лет брака, когда компания её мужа обанкротилась, а сам он растратил все их сбережения и слинял с секретаршей, устраивается секретарём в офис крупной американской корпорации «Консолидейтед». Показывающая ей рабочее место супервайзер Вайолетт Ньюстед рассказывает Джудит о двух больших шишках. Первой шишкой является директор офиса Франклин Харт-младший — тиран и женофоб, второй — не менее неприятная Роз Кейт, которая одновременно является помощником-референтом Харта и его стукачкой. Харт чуть не доводит Джудит до слёз в первый же день работы, когда она по неопытности устраивает сбой в работе ксерокса. Помимо этого, Харт вообще плохо обращается со всеми сотрудниками офиса, эксплуатирует их для лишней работы, запрещает иметь личные вещи на столах (так как он придерживается мнения, что «экономика должна быть экономной»), из-за чего в офисе царит очень безрадостная атмосфера, а сотрудники даже не могут наедине высказать недовольства, потому что Роз Кейт постоянно шпионит за ними и доносит Харту всё, о чём они говорят: так Харт увольняет одну сотрудниц по имени Мария, потому что та обсуждала с коллегой их зарплаты.
Наконец наступает момент, когда Джудит вынуждена привести расстроенную Вайолетт в бар: мало того, что Харт выдавал начальству все её разработки по производительности под свои именем, так ещё и долгожданное повышение отдал другому сотруднику, который во-первых, проработал меньше Вайолетт, а во-вторых, он мужчина, и Харт заявляет Вайолетт, что сделал это потому, что «клиенты предпочитают иметь дело с мужчинами». К ним присоединяется другая секретарша — миловидная и пышнотелая Дорали Родс, которая в ярости: Харт давно пытался соблазнить её, но Дорали, будучи счастливо замужней, даже не думала отвечать ему взаимностью и вместо этого выручала Харта из различных пикантных ситуаций (как, например, когда Харт попытался подарить ей шейный платок, но тут в офис неожиданно пришла жена Харта Мисси и Дорали пришлось соврать, что шарфик она купила по просьбе Харта в качестве подарка Мисси). А между тем, другие работники офиса, видя попытки Харта и не зная всей картины в целом, начинают думать, что Дорали спит с Хартом, из-за чего она не может понять, почему они все так холодно к ней относятся. Узнав правду она сообщает Харту, что носит в сумочке пистолет и если он ещё раз будет распускать о ней грязные слухи, то она его «одним выстрелом превратит из петуха в курицу».
Найдя у Вайолтетт косяк марихуаны, сделанный её сыном, они идут к Дорали домой, где раскуривают его. У женщин просыпается фантазия на тему чтобы они сделали с Хартом: Джуди представляет, как весь офис открыл на Харта облаву, какую охотники устраивают на животных. Когда Харт прячется в своём кабинете, там его, сидя в его кресле, встречает Джудит, которая делает финальный выстрел и голова Харта, на манер охотничьего трофея, украшает стену. Дорали представляет себя ковбойкой и одновременно начальницей Харта. Она пытается соблазнить его точно так же, как он пытается в реальности сделать с ней, а когда он пытается сбежать, то Дорали набрасывает на него лассо и подвешивает над костром. Вайолетт, заявив, что она не может быть такой жестокой, представляет себя в образе диснеевской Белоснежки, которая с вечной улыбкой на лице в окружении анимированных животных выполняет прихоти Харта. Когда тот просит её налить ему кофе (чего он в реальности часто требует от неё, невзирая на её статус супервайзера), Вайолетт со всё той же улыбкой добавляет в кофе яд. Когда Харту от выпитого становится плохо и он падает в кресло, Вайолетт подкатывает кресло к распахнутому окну. «Потому что я женофоб, эгоист, лжец и лицемерный ханжа?» — спрашивает её Харт, на что Вайолетт с возгласом «Бинго!» выталкивает его в окно.
На следующий день Вайолетт, будучи очень возбуждённой от ненависти к Харту и, к тому же, отвлечённой разговором с одной сотрудницей, не глядя по ошибке насыпает в кофе Харту вместо сахара мышьяк и относит ему чашку. Харт, готовясь отпить, слишком сильно откидывается в кресле и падает, ударившись головой, из-за чего теряет сознание (отпить отравленный кофе он не успевает, тот разливается). Его госпитализируют, а через какое-то время Вайолетт обнаруживает, что натворила, и в панике срочно едет в больницу. Тем временем, Харт приходит в себя и уходит из больницы, отказавшись от какой-либо помощи врачей, считая, что они хотят содрать с него лишние деньги. Вайолетт, не зная этого, по ошибке принимает труп постороннего человека за Харта и решает выкрасть его, чтобы тому не делали вскрытие. К счастью, она, Джудит и Дорали очень скоро замечают свою ошибку и тайком возвращают труп в больницу. Так и не добившись никаких сведений относительно Харта, женщины решают выждать до следующего дня. На следующий день они испытывают шок, увидев живого Харта, но узнав, что причиной его вчерашнего недуга была обычная шишка на голове, решают забыть произошедшее, как страшный сон. Однако их слышит «ищейка» Харта Роз, о чём и доносит ему. Харт вызывает к себе Дорали и начинает шантажировать: или интим или он сдаст их полиции. У Дорали от перенесённого стресса просыпается её наркотическая фантазия и она связывает Харта телефонным проводом, а когда он пытается сбежать, Джудит стреляет в него из пистолета Дорали, но, к счастью, промахивается. Однако теперь Харт напуган и позволяет женщинам запихнуть его в багажник и отвезти к нему домой, где они привязывают его к кровати, пользуясь тем, что его жена Мисси проводит каникулы за границей.
Ночь они проводят в раздумьях о том, как заставить Харта замолчать. Случайно Вайолетт находит закладные на оборудование «Консолидейтед» в одном из складов, а съездив туда обнаруживает, что склад пуст: Харт продал оборудование, а деньги от продажи присвоил себе. Теперь всё, что нужно, это дождаться из бухгалтерии нужных документов, но прибудут они только через несколько недель, а значит Харта всё это время придётся держать взаперти. Соорудив самодельную систему, которая ограничивает передвижения Харта по комнате, женщины, научившись подделывать его подпись, начинают руководить офисом от его имени. Они заменяют часовой режим вахтенным, вводят программу разделения должностных обязанностей, которая позволяет людям работать на полставки, организовывают детский сад для тех сотрудников, у которых есть дети, и возвращают на работу тех, кого Харт ранее уволил (в том числе и Марию). Выясняется, что все как в офисе, так и за его пределами, так ненавидели Харта или боялись его, что на его долгое отсутствие никто не обращает внимание, кроме Роз, но женщины отправляют её за границу в языковую школу.
Однако Мисси возвращается с каникул раньше запланированного, из-за чего Харту удаётся освободиться (при этом, Мисси не понимает, что он был в заложниках, так как Джудит, Вайолетт и Дорали, зная о том, что у четы Харт односторонняя любовь, несколько раз посылали ей от имени её мужа цветы). Изображая, что он якобы всё ещё связан, Харт, улучив момент, загружает склад оборудованием, а затем находит пистолет Дорали и, взяв женщин на прицел, ведёт их к нему в офис, где очень неприятно поражается тамошним переменам. Но тут в офис неожиданно приходит Председатель Правления Рассел Тинсуорти, который в восторге от нововведений, потому что производительность офиса резко возросла. Харт только счастлив приписать себе всё, что сделали женщины, что его и губит, потому что Тинсуорти в благодарность решает отправить Харта в бразильское отделение «Консолидейтед» на ближайшие несколько лет. Харт не рад этому, но у него нет другого выбора. После того, как Тинсуорти и Харт уходят, неожиданно возвращается из языковой школы Роз, которая в недоумении застаёт в кабинете Харта празднующих долгожданную победу Вайолетт, Джудит и Дорали. Далее следуют надписи, раскрывающие дальнейшую судьбу персонажей: Вайолетт была повышена до вице-президента, Джудит вышла замуж за ремонтника ксерокса, а Дорали ушла с работы и стала певицей, о чём до этого мечтала. Харт же был схвачен племенем амазонок в бразильских джунглях и пропал без вести.
В ролях
| Актёр | Роль |
|---|---|
| Джейн Фонда | Джуди Бернли |
| Лили Томлин | Вайолет Ньюстед |
| Долли Партон | Дорали Родс |
| Дэбни Коулмен | Франклин М. Харт-младший |
| Норма Дональдсон | Бэтти |
| Стерлинг Хэйден | Расселл Тинсуорти |
| Элизабет Уилсон | Роз Кейт |
| Генри Джонс | мистер Хинкл |
| Лоуренс Прессмен | Дик Бернли |
| Мэриан Мерсер | Мисси Харт |
Награды
- 1981 — номинация на премию «Оскар»
- Лучшая оригинальная песня в фильме (песня «С девяти до пяти»)
- 1981 — номинации на премию «Золотой Глобус»
- Лучшая песня, лучшая комедийная актриса, лучший дебют (всё Долли Партон)
- 1982 — номинация на премию «Грэмми»
- Лучшая музыка в фильме
- 1982 — премия People’s Choice Awards
- Лучшая музыка в фильме
Напишите отзыв о статье "С девяти до пяти"
Ссылки
- [www.mrqe.com/lookup?Nine+to+Five Рецензии на фильм] (англ.)
- Краткое описание фильма на [allmovie.com/cg/avg.dll?p=avg&sql=1:104069~T0 Allmovie.com] (англ.)
Отрывок, характеризующий С девяти до пяти
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
