Теорема Рыбчинского

Теорема Рыбчинского (Теорема воздействия роста факторов на производство в отраслях) — составная часть модели внешней торговли Хекшера—Олина—Самуэльсона. Сформулирована в 1955 году британским экономистом Тадеушем Рыбчинским. Согласно теореме Рыбчинского, рост предложения одного из двух факторов производства приводит к непропорциональному увеличению производству того товара, в котором интенсивно используется этот возросший фактор, и к снижению производства второго товара, использующий этот фактор относительно менее интенсивно.

История создания

В начале ХХ века классическая модель внешней торговли Роберта Торренса и Давида Рикарда, предложенная ими в 1815—1817 годах, стала подвергаться критике. На смену старой модели стала формироваться неоклассическая модель внешней торговли Хекшера—Олина—Самуэльсона. В рамках новой модели была опубликована статья «Начальный запас факторов и относительные цены товаров» британского экономиста Тадеуша Рыбчинского в 1955 году. В статье была определена теорема воздействия роста факторов производства на выпуск товаров, которая стала называться теорема Рыбчинского. В 1965 году американский экономист Рональд Джонс к теореме Рыбчинского добавил эффект усиления Джонса о непропорциональности воздействия факторов.

Определение

При одинаковых нормах замещения в производстве увеличение количества одного фактора приводит к расширению выпуска товара, связанного с использованием относительно большого объёма этого фактора, и к сокращению выпуска товара, связанного с использованием относительно меньшего объёма того же фактора.

Согласно эффекту усиления Джонса, увеличивающееся предложение одного из факторов приводит к большему процентному увеличению производства и к росту доходов в той отрасли, в которой фактор используется интенсивнее, и к сокращению производству в других отраслях.

Допущения

Предпосылки идентичны как для теоремы Столпера—Самуэльсона, кроме предпосылки об изменении цен, которые постоянны:

• экономика закрытая;
• страна производит два товара и имеет два фактора производства, которые делимы, мобильны и взаимозаменяемы;
• производственная функция линейная и однородная;
• ни один из товаров не используется для производства другого;
• существует совершенная конкуренция;
• предложение факторов фиксировано;
• для производства первого товара интенсивно используется первый фактор, для второго товара — второй фактор;
• оба фактора могут перемещаться между отраслями, но не между странами.

Обоснование

На графике «Влияние роста фактора на доходы от производства» товар 1 относительно более трудоемкий, а товар 2 относительно более капиталоемкий, тогда <math>OO1</math> — технология (количество труда на единицу капитала) производства трудоемкого товара 1, а <math>OO2</math> — технология производства капиталоемкого товара 2. Рассматриваемая страна обеспечена трудом в количестве <math>OJ</math> и объёмом капитала <math>JG</math>, находясь в точке <math>G</math>. Количество факторов производства трудоемкого товара 1 производится в объёме <math>F</math>, а капиталоемкого товара 2 в объёме <math>E</math>.

После экзогенного увеличения капитала на <math>GG1</math> размер труда и цены на товар 1 и на товар 2 остаются неизменны. Количество факторов производства трудоемкого товара 1 становится в объёме <math>F1</math>, а капиталоемкого товара 2 в объёме <math>E1</math>. Производство капиталоемкого товара 2 в результате роста капитала возрастает на <math>EE1</math>, а производство трудоемкого товара 1 сократилось на <math>FF1</math>. Увеличение размеров капитала приводит к пропорционально большему увеличению производства капиталоемкого товара:

<math> EE1/OE>GG1/JG </math>.

На графике «Влияние роста фактора на доходы от производства» продемонстрировано, что накопление добавочного капитала при производстве капиталоемкого товара А привело к сокращению выпуска товара В, так как производство товара А, где наиболее интенсивно использовался подешевевший фактор производства, переманило все мобильные факторы производства.

Следствие теоремы

Страны экспортируют те товары, в производстве которого используется фактор производства, которым лучше обеспечены эти страны. Расширение производства на экспорт избыточного фактора приведет к падению производства в других отраслях, для которых данный фактор не является относительно избыточным. В этих отраслях возрастает потребность в импорте. Расширение производства недостаточного фактора приведёт к росту производству в импортозамещающих отраслях и сократит потребность в импорте. Теорема Рыбчинского является общим случаем голландской болезни, то есть рост производства и экспорта в одних отраслях приводит к падению производству в других отраслях, а в отдельных случаях спад во второй отрасли превышает положительный рост производства в первой отрасли, возникает эффект разоряющего роста и деиндустриализации.

Как пример, разработка новых месторождений по добычи полезных ископаемых может затормозить развитие других отраслей, в том числе машиностроении. А интенсивное накопление капитала и рост квалификации сотрудников может привести к сокращению добычи полезных ископаемых и увеличит рост зависимости от импорта сырья.

См. также

• Модель Хекшера—Олина—Самуэльсона
• Теория Хекшера—Олина
• Теорема Лернера—Самуэльсона
• Теорема Столпера—Самуэльсона
• Парадокс Леонтьева
• Голландская болезнь

Отрывок, характеризующий Теорема Рыбчинского

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.