Теория праздного класса

Теория праздного класса: экономическое исследование институций
Общая информация
Автор:	Торстейн Веблен
Жанр:	экономика
Оригинальная версия
Название:	The Theory of the Leisure Class: An Economic Study of Institutions
Язык:	английский
Место издания:	США
Издательство:	Macmillan
Год издания:	1899
Русская версия
Переводчик:	Софья Сорокина
Издательство:	Прогресс
Год издания:	1984
Страниц:	368
Носитель:	книга

Теория праздного класса: экономическое исследование институций (англ. The Theory of the Leisure Class: An Economic Study of Institutions, 1899) — книга американского экономиста Т. Веблена.

В этой книге американский учёный предлагает использовать при анализе экономических явлений категориальный аппарат биологической динамики и считает эволюцию общества процессом естественного отбора институтов. В основе экономических процессов, согласно Т. Веблену, лежат психология, биология и антропология. Американский экономист исследовал проблемы, связанные с вмешательством государства в экономику. Главную роль в экономическом развитии, считает Т. Веблен, должна играть технократия, поэтому он предлагал передать руководство хозяйством и государством производственно-технической интеллигенции. По его мнению, при правительстве должен существовать своеобразный «мозговой центр» из интеллектуалов, технических специалистов, способствующих более рациональной деятельности государства. Предмет экономической науки, по мнению Т. Веблена, лежит в области исследования мотивов поведения потребителей.

Основными инстинктивными склонностями людей, по мнению американского экономиста, являются:

• Инстинкт мастерства;
• Инстинкт праздного любопытства;
• Родительский инстинкт;
• Склонность к приобретательству;
• Набор эгоистических склонностей;
• Привычки.

Праздным классом, по Т. Веблену, являются собственники, которые вместо рационального производства переключаются на демонстративное потребление.

Содержание книги

В состав книги входит Предисловие и 14 глав:

1. Вводная
2. Денежное соперничество
3. Демонстративная праздность
4. Демонстративное потребление
5. Денежный уровень жизни
6. Денежные каноны вкуса
7. Одежда как выражение денежной культуры
8. Освобождение от производства и консерватизм
9. Сохранение арахаических черт
10. Современные пережитки доблести
11. Вера в удачу
12. Соблюдение обрядов благочестия
13. Случаи сохранения независтнического интереса
14. Высшее образование как выражение денежной культуры

Теория праздного класса

Экономическая теория в своих расчетах часто делает акцент на потреблении накопленных благ, где целью приобретения и накопления считается потребление, основанное на физических или духовных, эстетических и других нуждах и потребностях индивида. Веблен критикует данную позицию и утверждает, что мотивом потребления может быть не только острая потребность в каких-либо товарах, благах, но и денежное соперничество. Оно выражается в том, что индивиды совершают те или иные покупки товаров или услуг не от нужды, а потому что это считается модным, востребованным и значимым среди людей своего класса или высших слоев. Любая покупка делает «честь» своему законному правообладателю, прибавляет её обладателю престиж, почет и уважение. Говоря в терминах подхода П. Бурдье, материальное приобретение вещи одновременно обогащает экономический капитал личности (материальная собственность - экономический капитал в его объективированной форме) и «конвертируется» в символический капитал, дающий социальное преимущество данному человеку по сравнению с остальными. Приобретение блага и получение авторитета, связанного с обладанием этим благом, вызывает зависть остальных и мотивирует их к приобретению собственности.

Природа и происхождение праздных классов

Понятие «праздного класса» впервые появляется в его книге «Теория Праздного класса», опубликованной в 1899 году. Этим термином обозначается класс собственников, ведущих праздный образ жизни: они не занимаются тяжелым физическим трудом, покупают собственность и товары, недоступные для большинства других слоев, причем характер приобретения товаров и услуг носит демонстративный и показательный характер, а все их приобретения и символическая власть, связанная с владением данными богатствами, выставляется на обозрение всему остальному обществу. Термин «праздный» здесь употребляется в смысле непроизводительного потребления времени.

Праздный класс зарождается совместно с институтом частной собственности. Прослеживая истоки права на обладание, Т.Веблен обращается к истории варварских племен, где захват и угон женщин в рабство породил начальный вид собственности как таковой: собственности в форме брака. Стоит отметить, что архаичные племена и ранее имели в своем пользовании необходимые и полезные предметы, однако данное использование благ не мыслилось как неотъемлемая собственность индивида, который их присвоил. В дальнейшем, в пользу собственников стали отчуждаться и продукты труда женщин-рабынь, вследствие чего появилось и закрепилось право собственности на вещи. Эти два института закрепились в форме обычаев и стали знаковыми символами, подтверждающими достижения и силу их владельцев. Следующий этап развития права собственности связывается Вебленом с производственной деятельностью. Период, когда показателем твоей доблести были военные трофеи, выигранные в последней битве, уходит в прошлое, оставляя за собой привычку определять социальное положение и статус человека на основании его накопленного богатства. Таким образом, в любом обществе, где существует хоть малейшее разделение труда и налажена производственная деятельность, будет существовать и негласный мотив конкуренции, определяющий способы, виды и формы демонстративного потребления. Веблен под «праздным классом» понимает в основном высшие средние и высшие слои общества, хотя четкого определения ему сам он не дает. Такая условность в очерчивании границ «праздных классов» позволяет использовать эту категорию в различных регистрах социальной стратификационной системы.

Демонстративное потребление

Демонстративный вид потребления в большинстве своем проявляется только в тех классах, которые не сосредоточены на приобретении товаров по физической необходимости. Вместе с тем, даже в необеспеченных слоях населения мотив потребления из-за нужды может быть не единственно верным. Тенденция приобретать товары демонстративным образом увеличивается по мере продвижения от низших слоев к высшим. Характер приобретения товаров превращается в борьбу за постоянное увеличение богатства и гонку за респектабельность. У каждого социального класса существует некоторая доля материальных ценностей, базовый набор благ, которым необходимо владеть человеку, который хочет соотносить себя или соотносит с данной группой. По мере продвижения вверх по социальной лестнице человеком движет мотив «денежного соперничества»: целью становится приобретение большего денежного капитала, а значит и власти, признания, уважения со стороны остальных членов общества. Достигнув некоторого желаемого экономического состояния, данный стандарт подменяется новым и человек вынужден снова и снова приобретать вещи, чтобы его считали представителем того класса, с кем он себя сравнивает. Вместе с тем, данный мотив не является определяющим. Так, например, желание большего комфорта и безопасности присутствует в качестве мотива на каждой стадии процесса накопления в современном индустриальном обществе, в то время как сам стандарт достаточности зависит от привычки денежного соперничества. В качестве результата такой борьбы выступает более трудолюбивое и усердное отношение людей к своей деятельности, но только у низших слоев, для которых производительный труд есть средство для приобретения материальных ценностей. У среднего класса результатом этой борьбы становится повышенное усердие и бережливость, а для праздных классов усердие подавляется вторичными факторами соперничества. Труд воспринимается как недостойное, низкое, унижающее достоинство занятие. Эта традиция отсылает нас к варварским, или как пишет Т.Веблен, «хищническим» обществам, где занятие трудовой деятельностью означает подневольное состояние, угнетение, слабость, несостоятельность и положение раба. В дальнейшем, денежное накопление и приобретение собственности перестает быть исключительным свойством узкой группы лиц, вследствие чего материальное накопление богатств утрачивает свой первоначальный смысл. Новыми атрибутами праздности становятся такие виды деятельности, которые сопряжены с временными затратами, не приносящими особо дохода. Например, кодекс джентльмена, правила этикета, нормы вежливости и воспитанности. Хотя они и не отражают наличие денежного капитала у того или иного лица, но его жесты, манера речи, поведение и вкус интерпретируются и распознаются другими членами общества как некий ресурс. В такой ситуации уважение и почтение индивидам будет присваиваться практически на случайной основе. Каноны воспитанности, правила хорошего тона постоянно претерпевают изменения, поскольку они подчинены механизму демонстративной праздности. В современном стратифицированном обществе тенденция в демонстрации своей власти и богатства путём ведения определенного образа жизни и стиля потребления настолько укоренилась, что становится незаметной и, что называется, «taken for granted», то есть воспринимается как данность.

Подставное праздное потребление

По мере накопления богатств, происходит разрастание структуры праздного класса и внутри него происходит дифференциация, появляется система рангов и ступеней. Выделяются высшие денежные слои, обладающие достаточным и экономическим, и символическим капиталом для ведения праздного образа жизни. Свою праздность они передают по наследству потомкам, а также выступают «меценатом» для чуть менее привилегированных социальных групп. Выделяется праздный безденежный слой, это, прежде всего, обнищавшая аристократия, сохраняющая чувство гордости и воспроизводящая лишь частично праздный образ жизни. Вследствие их недостаточного денежного состояния, они вынуждено группируются вокруг высшей элиты, попадая в зависимость от них, например, через систему клятв верности и обетов. Вокруг данных персон также складываются сообщества «почитателей»: жен, детей, слуг, прочих вассалов, которые образуют класс подставных потребителей. Надо сделать уточнение: в круг подставных потребителей могут относиться как слуги, разного рода подданные, так и часть праздных господ, потерявших своё состояние и авторитет. Высоко поставленная прослойка класса праздных господ, осуществляющих поддержку и которые выказывают своё почтение вышестоящему лицу, не может быть отнесена к классу, воспроизводящему подставной тип потребления. Подставное потребление – это такой тип потребления благ, при котором слава и авторитет, связанный с потреблением тех или иных благ, передается лицу, который инвестирует данное потребление третьими лицами. Например, в обязанности слуг и придворных входит такой образ потребления, при котором другим членам сообщества было понятно, за чей счет и во славу кого они осуществляют свои действия. Другими словами, это некоторое символическое капиталовложение вышестоящего праздного лица. Он инвестирует праздное потребление подставных потребителей, чтобы последние за счет символических атрибутов выказывали ему своё признание и уважение.

По мере увеличения класса подставных потребителем, возникает необходимость в различии лиц, осуществляющих данный вид потребления. Появляется целая система символов и знаков, которые идентифицируют подставное сообщество по принадлежности к праздному лицу. Такими внешними отличительными атрибутами становится форменная одежда и значки отличия.

Следствием ношения наглядных средств различения становится дифференциация по одежде и характеру выполняемых обязанностей. Класс подставных потребителей делится на знатных и незнатных, на свободных и зависимых (подданных), а выполняемая деятельность разделяется на почетную и непочетную. Признаки данного деления сохранились в настоящее время. По мере движения с верхов социальной лестницы к низам, данная дифференциация меняет свою форму, уменьшается до размеров потребления, но не пропадает. Женщина из среднего класса выступает подставным потребителем своего мужа, осуществляя функции подставной праздности и праздного потребления. В низших средних слоях и низших праздность, как таковая, не актуализирована, однако её механизм коммодифицируется в объектах домашнего хозяйства. Например, то, каким образом жена справляется с домашним хозяйством, как обустраивает домой (стиль, планировка пространства) является отражением приобретенных вкусовых предпочтений и норм, которые когда-то были усвоены с временными затратами на их освоение. Таким образом, чувство стиля, ровно, как и этикет, является частью праздного уклада жизни, который воспроизводится даже в низших слоях населения.

На уровне средних и низших классов отчетливо проявляется инстинкт мастерства. Его суть состоит в том, чтобы сделать своим призванием деятельность на благо человечества, исключив при этом бессмысленные траты времени и сил. Он присутствует в каждом человеке, независимо от его статусной и классовой позиции в обществе. Проявляется лучше всего в представителях низших и средних классов, так как в высших слоях общества он подавлялся долгое время праздным образом жизни. Инстинкт мастерства вступает в противодействие с праздным образом жизни, так как ставит под вопрос демонстративное потребление без полезной для общества цели. В результате борьбы этих двух сил наметилась тенденция к очередному изменению формы праздности: отныне она должна быть не только не связанной с производительным трудом, приносит почет, славу и уважение, но и быть общественно полезной, культурно-обогащаемой для своего представителя. Жить в достатке и транслировать своё богатство остальным членам общества теперь недостаточно: необходимо получать социальное одобрение своей праздности.

В основе любой собственности лежит мотив денежного соперничества. Он предполагает материальное накопление богатств и конкуренцию на основе экономических ресурсов. В цивилизованных странах мотив денежного соперничества трансформируется в демонстративное расточительство, которое, в свою очередь, связано с приобретением товаров особенным образом. Так, на уровне средних классов, Т.Веблен, выделяет две группы потребляемых товаров: те, от которых могут отказаться в случае необходимости, и те, от которых будут отказываться в последнюю очередь. Та группа товаров, с которыми лицам труднее всего «расставаться»- это товары первой необходимости. Мотив, лежащий в основе их потребления – это мотив необходимости. Однако та группа товаров, от которых люди могут проще отказать и не приобретать их, имеет в своей основе мотив демонстративного расточительства. Это значит, что эта категория товаров будет потребляться по иным законам: праздная потребность будет управлять потреблением. Уровень денежных расходов, который индивид тратит на себя, соответствует уровню, принятому в обществе или социальной группе, к которой принадлежит данный индивид, и определяет его жизненный уровень.

Денежные каноны вкуса

Выбор в пользу того или иного товара или услуги обусловлен классовым представлением праздного класса о том, что считается почетным, полезным и благопристойным. Вкусовые предпочтения у разных социальных классов – это тоже результат демонстративного потребления. Так, низшие слои считают один вид товаров красивым, достойным, поскольку накопленные денежные ресурсы им позволяют выбрать самый лучший из доступных для них. Соответственно, люди, обладающие большим денежным капиталом, могут позволить себе выбирать из большего диапазона товаров данного вида. Для них самый достойный товар будет отличаться от того «недостойного», который, в свою очередь, очень ценится среди представителей низшего класса. Стандарты вкуса, представления о красоте носят на себе отпечаток канонов денежного почтения. Таким образом, суждения вкуса не связаны с индивидуальными эстетическими взглядами, но представляют собой усвоенные общественные и классовые идеалы. Индивид имеет некоторую схему суждений, которая определяет, что является достойным, полезным, престижным, а что нет. Данная система и будет отражать характерные черты, которые соотносятся с классовой принадлежностью этого индивида, то есть будет отражать каноны вкуса потребления праздного класса, к которому он принадлежит. Каноны вкуса и предпочтений спускаются сверху: праздный класс, обладающий властью номинаций, определяет и устанавливает границы прекрасного/ужасного в рамках потребления, образа и стиля жизни, которые затем усваиваются представителями низших рангов и переходят в средние и низшие классы. Вместе с тем, высшие праздные классы не в силах кардинально изменить каноны потребления, распространяющиеся плавным градиентом на нижестоящие классы, из-за силы привычки, которая играет немаловажную роль в образе жизни остальных членов общества.

Одним из огромного множества, но в то же время главным маркером принадлежности к тому или иному социальному классу, является выбор одежды. Качество ткани, фасон, цвет, размер, бренд: все это служит не только человеческому комфорту, но и лучше всего демонстрирует платежеспособность людей, выставляя напоказ тем самым их социальную принадлежность. Одежда, как и любые другие объекты потребления (еда, предметы быта, домашние животные и прочее), также должны соответствовать канонам праздного вкуса. На ней не должно быть следов физической работы (потертости, изношенности, грязи). Одежда как доказательство благопристойности включает в себя два принципа: демонстративного расточительства и демонстративной праздности. В первом случае, лицо показывает, что он обладает достаточным денежным капиталом для приобретения дорогой одежды. Второй принцип свидетельствует о том, что сама одежда, выбранная некоторым лицом, должна показывать, что человек, который будет её носить, никаким образом не связан с «непочетной» производительной деятельностью. Т.Веблен затрагивает еще один принцип, но говорит о нем мало – о современности одежды. Он не отрицает постоянных изменений, происходящих в стилях одежды. Чтобы прояснить этот феномен, автор ссылается на моду как место пересечения сразу нескольких инстинктов и «праздных» процессов (демонстративного расточительства, благопристойности, дороговизны, принятых канонов почтенности и т.д.). Анализируя различные виды одежды, Т.Веблен выделяет три категории людей, которые своим облачением неизменно воспроизводят ранговую структуру праздного класса: мужчины, женщины и священнослужители. Если мужская одежда демонстрирует во всем проявление праздности, женская служит доказательством достатка мужчины и присваивает ему характерную долю почета, то одежда священнослужителей предстает не чем иным, как свидетельством подставного потребителя. Статус его одежды приравнивается к одежде слугам, так как они неудобны, чрезмерно украшены, а также священнослужитель ведет специфичный образ жизни, воздерживаясь от полезной работы.

Эволюция общества и социальные институты

Являясь сторонником теории Ч.Дарвина, Т.Веблен утверждает, что все социальные изменения есть результат борьбы за существование. Человек в своей жизнедеятельности вынужден приспосабливаться к окружающей среде: к природным условиям, общественным, вынужден соотноситься с собственными физическими и духовными характеристиками. Эволюция общественного устройства является результатом процесса эволюции социальных институтов.

Социальные институты выступают формами организации наиболее приспособленного и способствующего выживанию образа жизни и поведения в каждом конкретном обществе. Именно из-за его приспосабливающей функции они кристаллизуются и закрепляются в достаточно устойчивые структуры. Однако, процесс социальных изменений, вызванных сдвигами в условиях существования, не стоит на месте. К тому времени, когда социальные институты закреплены, действительность уже не соответствует этим требованиям и нормам. В этой связи институты становятся консервативным элементом в социуме. Они закрепляют практики и привычные взгляды, установки на вещи людей, путём принудительного отбора. Видоизменения в структуре института происходят по мере того, как новые социальные практики индивидов отличаются от прежних, но и не вытесняются за границы «приемлемого». В этой связи развитие институтов является развитием самого общества.

Т. Веблен разделяет современные экономические институты условно на два класса: финансовые институты и производственные. Вслед за ними он также проводит демаркационную линию между видами деятельности, связанными с этими институтами. В первую категорию он относит все виды занятости, которые связаны с приобретением собственности или правом её обладания. Во вторую категорию включаются такие виды деятельности, которые связанны с искусством мастерства или производственным трудом. Таким образом, нетрудно догадаться, что экономические интересы праздного класса будут лежать в рамках финансовых занятий, а среднего и низшего класса – и в первой, и во второй категории со значительным перевесом в сторону производства.

В стадиях развития культуры Т.Веблен выделяет четыре периода, делая большой акцент на втором и третьем: дохищнеческий, хищнический, квазимиролюбивый и современный периоды. Главным основанием для разделения служат экономические условия существования. Дохищнический период, или период миролюбивого варварства, связан с оседлым типом хозяйствования, где институт частной собственности как такой еще не сформировался. Хищнический период характеризуется ведением войн, захватом трофеев и благ, подчинением и присвоением чужой собственности и выстраивании за счет неё собственного признания и статуса. На квазимиролюбивой стадии социальный статус выстраивается не на насилии, а на механизме материального накопления богатства, имеющем в своей основе мотив денежной конкуренции и демонстративного потребления. Современный этап характеризуется размытием черт квазимиролюбивого периода, вызванных действием множества экономических сил различной направленности.

Современные пережитки доблести

Отношения праздного класса с промышленным производством имеют денежный характер. Именно денежный капитал или покупательская способность является определяющим фактором для вступления в класс «праздных». Также на базе пригодности к установленному стандарту потребления происходит непрерывное перераспределение людей внутри класса, исключая одних, и принимая в свои ряды новых членов сообщества (если таковые имеются). Вместе с тем, праздный класс несет в себе пережитки архаичного прошлого, особенно это выражается в образе и стиле жизни, манерах, привычках. Большинство стандартов, которые декларируются высшими слоями, есть не что иное, как поменявшие форму, но не содержание, завуалированные идеалы и инстинкты хищнических обществ. Навязываемые высшим слоем, они распространяются на средние и низшие классы, формируя у них стиль жизни, который имманентно поддерживает данную систему общественного устройства. В качестве таких хищнических свойств Т.Веблен указывает на склонность к сражению (воинственный дух, чувство патриотизма, институт дуэли, спортивная деятельность, охота, рыбалка и т.д.). Поскольку война считалась почетным занятием, то воинская доблесть аккумулировалась в руках высшего класса. Управление обществом также имеет хищнические корни, поскольку руководство как таковое ассоциировалось с определенным уровнем признания, уважения и благочестивой репутации, которые, в свою очередь, вырастали из боевой славы и накопленного богатства человека. Спорт во всех его многообразных видах и формах, начиная с атлетики и стрельбы и заканчивая шахматами, имеет в своей основе аналогичную склонность к соперничеству и является отголоском прошедшей варварской культуры. Подобным образом происходит с охотой и рыбалкой. Все эти виды деятельности являются проявлениями хищнического темперамента, который неизменно соотносится с доблестью и благопристойностью праздного класса.

Смотри также

• Теория элит

Переводы

На русском языке книга была опубликована в 1984 г. (М.: Прогресс).

Ссылки

• [drive.google.com/file/d/0B94jiYiyxxDHUW9QeWxDVk9LMDA/view Теория праздного класса]
• [www.gutenberg.org/etext/833 Текст книги на английском языке]
• [socserv2.mcmaster.ca/%7Eecon/ugcm/3ll3/veblen/leisure/index.html T.Veblen:Leisure Class]

Отрывок, характеризующий Теория праздного класса

– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.