Тихон Луховской

Тихон Лухский
Икона
Имя в миру	Тимофей
Рождение	неизвестно Великое княжество Литовское
Смерть	16 июня 1503(1503-06-16) Тихонова Пустынь, Великое княжество Московское
Монашеское имя	Тихон
Почитается	Православие
Канонизирован	1570
В лике	преподобных
День памяти	29 (16) июня и 09 (26 июня) июля
Подвижничество	строгий аскетизм
Категория на Викискладе

Тихон Луховской (Тихон Лухский) — православный монах, подвижник, основатель Николо-Тихонова монастыря.

Биография

Преподобный Тихон Луховской родился в первой половине XV века на территории находящейся в подданстве Великого княжества Литовского в семье благочестивых родителей. Будучи людьми состоятельными, они дали своему сыну Тимофею (мирское имя Тихона) прекрасное, по тем временам, образование, воспитали его в духе православной нравственности. В зрелом возрасте Тимофей проживал в Вильно, избрав для себя военную службу. Уже тогда он выделялся на фоне других «ратных людей, как человек письменный, начитанный, не чуждый художественного призвания».

По причине усилившихся гонений на православных христиан со стороны великого князя литовского Казимира IV, Тимофей вместе с православным князем Федором Ивановичем Бельским, правнуком князя Ольгерда, в 1483 году уезжает в Москву. Там Тимофей, раздав своё имущество бедным, отправился по иноческим обителям. Затем он и сам поступает на послушание в монастырь (предположительно в один из Московских монастырей), получив имя Тихон. «Но жизнь в миру и самые трудные монастырские послушания казались ему недостаточными для спасения души», — пишет Илинский, — и Тихон отправляется в северо-восточные области Московского княжества. Долгое время Тихон странствовал по Костромским землям, и везде, где бы он ни останавливался для уединения, к нему приходили люди за наставлениями и благословениями. Не желая нарушить обет уединения и безмолвия, он шел все далее. О пребывании Тихона в тех или иных местах говорят многочисленные народные предания и легенды, сохраняющиеся, по крайней мере, до середины ХIX века.

Поселившись в Копытове, он избегает общения с местным людом, проводя дни в молитвенных бдениях и постоянных трудах, возделывая клочок скудной земли и вырезая различные деревянные изделия, в том числе и посуду. Свои работы он «полагал при дороге, и здесь же вместо них крестьяне покупали для него хлеб». Даровых приношений он не касался.

Несмотря на стремление Тихона к уединению, вокруг него постепенно собирается несколько иноков, образуется скит. К тому времени (1498 г.) владельцем местных земель (Лух, Вичуга, Кинешма и Чихачев со смежными селениями) становится князь Федор Иванович Бельский. Они были отданы Бельскому Великим князем Московским Иваном III в приданое своей племяннице — дочери его сестры княгине Анны Рязанской. Видимо, добрые прежние отношения воина Тимофея и князя Бельского, а также слава в народе о подвигах преподобного сыграли решающую роль в том, что князь подарил братии небольшое место вблизи Копытова на слиянии рек Лух и Бозополь. Так получил начало Иноческий скит, первой постройкой которого на этой земле стала маленькая деревянная церковь во имя святителя и чудотворца Николая.

Тихон отказывается быть настоятелем, предпочитая до самой смерти быть простым рясофорным монахом. Однако по-прежнему он оставался духовным наставником братии. «Нищета и труд — прямой путь к спасению» — этот завет становится главным для обители на долгие годы. Собственность у монастыря появляется лишь в 70-х годах ХVI века. «Они были нищихнищайшие», — пишет писатель рукописного Жития. Нищета их доходила до такой степени, что представившегося преподобного (Тихон Лухский скончался в день своего ангела 16 июня 1503 г.) не в чем было похоронить. Лишь неожиданно явившийся посланник от Нифонта, епископа Суздальского, привез монашеское одеяние для усопшего и спас положение.

В 1570 году преподобный был причислен к лику святых Православной Русской церковью. Было установлено празднование Тихонова дня: 16 июня — в день его кончины и 26 июня — в день обретения нетленных его мощей (29 июня и 9 июля по новому стилю).

Литература

1. Петр Алексеевич Илинский «Луховская Тихонова пустынь», 1898 г.
2. Петр Алексеевич Илинский «Житие Тихона Лухского, переложенное с рукописного варианта», 1898 г.
3. «Житие преподобного, написанное крестьянином Подмонастырской слободы» ХVII в.

Отрывок, характеризующий Тихон Луховской

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.