Уэленская косторезная мастерская

Уэленская косторезная мастерская
Продукция	изделия народных промыслов
с. Уэлен, ул. Ленина, д. 21

Уэле́нская косторе́зная мастерска́я (современное официальное название — Центр развития народных промыслов «Уэленская косторезная мастерская», автономное учреждение Чукотского автономного округа) — созданное в 1931 году в посёлке Уэлен предприятие, объединившее мастеров традиционного художественного промысла — резьбы по кости и моржовому клыку.

Открытую в Уэлене мастерскую возглавил чукотский мастер Вуквутагин (1898—1968), который также обучал других мастеров. Кроме него первыми работниками были Аромке, Хальмо (брат Вуквутагина), Айе. Организационной работой занимался Тегрынкеу. Мастерская выпускала изделия мелкой пластики: шахматы, пудреницы, брошки, миниатюрные скульптуры животных. Также мастера выполняли традиционные рельефные изображения на моржовом бивне. Сюжетами для рельефов становились события повседневной жизни чукчей, эпизоды охоты на кита, морского зверя, езда на оленьих упряжках.

Появлению мастерской предшествовал успех работ, выполненных чукотскими студентами Института народов Севера в Ленинграде. Созданные в скульптурной мастерской института работы позднее получили золотую медаль на Всемирной выставке в Париже 1937 года. В 1937 году работы уэленских мастеров выставлялись в Третьяковской галерее.

В 1930-е годы художественной резьбой стала заниматься первая девушка — эскимоска Нагуя из поселка Чаплино. Традиционное резьба считалась у чукчей и эскимосов занятием мужчин («Рука женщины не должна прикасаться к резцу»). Однако в дальнейшем среди мастеров появилось много женщин.

В 1933 году в Чукотский национальный округ в качестве консультанта по народным художественным промыслам был направлен профессиональный художник Александр Горбунков. Он не только помогал мастерам в разработке сюжетов будущих работ, но также проводил занятия по резьбе по кости с подростками уэленской и науканской школ. Горбунков стал инициатором использования в качестве сюжетов для резьбы чукотских и эскимосских сказок. Первой такой работой была рельефная резьба по моржовому бивню (70 см), иллюстрирующая сказку о глупом великане Келе, опубликованную В. Г. Богоразом в 1900 году. Резьбу выполнил мастер Рыпхыргин. Позднее сказка о великане Келе стала популярным сюжетом у чукотских мастеров.

В 1934 году, когда в Уэлене базировались самолёты, спасавшие экипаж «Челюскина», мастер Вуквол (1914—1941), сын Хальмо, выгравировал гибель «Челюскина», высадку людей на лёд, лагерь Шмидта, встречу прилетевшего самолёта.

Среди известных художников Уэленской косторезной мастерской были как чукчи (Аромке, Вуквол, Гемауге, Килилой, Куннукай, Иван Сейгутегин), так и эскимосы (Вальтыргин, Ванкатейн, Емрыкаин, Хухутан). Среди мастеров нередки династии. Мастера Вуквол и Туккай были сыновьями Хальмо — одного из первых работников мастерской, Вера Эмкуль — дочь Аромке, Галина Тынатваль — дочь Вуквутагина. Первый руководитель Вуквутагин в 1950 году был награждён орденом Ленина, а в 1961 году стал заслуженным художником РСФСР. Также заслуженными художниками РСФСР стали Туккай, Вера Эмкуль, Иван Сейгутегин и Елена Янку.

Начиная с 1960-х годов творчество народных мастеров активно изучают художники Магадана. Некоторые приёмы построения композиции они используют в своих работах, как в декоративно-прикладном искусстве, так и в живописи. Одновременно они принимают участие и в развитии уэленского промысла. Например, художник Дмитрий Брюханов создал ряд эскизов для резьбы по моржовому клыку на фольклорные сюжеты, по которым Туккай сделал серию скульптур.

С 1968 года художественным руководителем Уэленской косторезной мастерской стал Туккай. В 1967 году он был награждён Орденом Октябрьской революции.

Ряд мастеров Уэленской косторезной мастерской были приняты в Союз художников СССР. В 1976 году за выдающиеся работы в технике народной резьбы по кости Василий Емрыкаин, Иван Сейгутегин, Галина Тынатваль и Вера Эмкуль получили Государственную премию РСФСР.

С 1970-х годов из-за сокращения добычи моржового клыка мастера стали использовать новый материал — кости китов, собираемые на побережье Чукотки.

В 1977 году Уэленской косторезной мастерской было присвоено имя Вуквола.

Вслед за мастерской в Уэлене были организованы мастерские в других чукотских посёлках, однако рано или поздно они закрылись. В 2012 году филиал Уэленской косторезной мастерской вновь создан в посёлке Нешкан. В 2011—2012 годах выставки чукотской резной кости прошли в Хабаровске, Магадане, Южно-Сахалинске, Якутске и Салехарде.

Литература

• Митлянская, Т. Б. Взгляд охотника, чуткость художника. Чукотско-эскимосское искусство художественной обработки кости // Радуга на снегу. Культура, традиционное и современное искусство народов советского Крайнего Севера. — М.: Мол. гвардия, 1972.
• Митлянская, Т. Б. Художники Чукотки. — М.: Изобразительное искусство, 1976.
• Каплан, Н. И. Народное декоративно-прикладное искусство Крайнего Севера и Дальнего Востока. — М.: Просвещение, 1980.

Ссылки

Внешние видеофайлы
	[www.youtube.com/watch?v=Yowf9-G6ah0 Летопись моржового клыка]: Документальный фильм о косторезном искусстве Чукотки

• [remeslachukotki.ru/history-uelen-bone-carving-workshop История Уэленской косторезной мастерской]. Народные художественные промыслы России. Проверено 31 марта 2015.
• Кеукей, Д. Н. [www.library-chukotka.ru/index.php/2013-06-18-08-40-47/item/33-uelenskaya-kostoreznaya-masterskaya.html Уэленская косторезная мастерская]. Чукотская окружная библиотека (7 мая 2013). Проверено 31 марта 2015.

Отрывок, характеризующий Уэленская косторезная мастерская

По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.