Харин, Станислав Анатольевич
| Станислав Анатольевич Харин | ||
| Дата рождения | ||
|---|---|---|
| Место рождения |
город Кадиевка, Луганская область | |
| Принадлежность | ||
| Род войск | ||
| Годы службы | ||
| Звание | ||
| Сражения/войны | ||
| Награды и премии |
| |
Станислав Анатольевич Харин (р. 1967) — полковник ФСБ РФ, участник первой чеченской войны, Герой Российской Федерации (1996).
Биография
Станислав Харин родился 5 июня 1967 года в городе Кадиевка (ныне — Луганская область Украины). Окончил среднюю школу. В 1986 году Харин был призван на службу в Советскую Армию. В 1993 году он окончил Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. Участвовал в боях первой чеченской войны, будучи командиром группы 22-й отдельной бригады специального назначения ГРУ ГШ ВС РФ[1].
Во время штурма Грозного Харин со своей группой совершал разведывательные и диверсионные вылазки в глубь вражеской обороны, нанося сепаратистам большие потери. В мае 1995 года во время одной из вылазок группа Харина попала в окружение, но, несмотря на два ранения, командир сумел вывести своих бойцов к своим. Во время боёв за село Первомайское с формированиями Салмана Радуева группа Харина участвовала в отвлекающем ударе на западной окраине села, уничтожив несколько вражеских огневых точек. 18 января 1996 года в бою с радуевцами Харин лично уничтожил 10 сепаратистов, но и сам был ранен. Группа же его уничтожила 78 боевиков, потеряв 3 человека погибшими и 7 ранеными[1].
Указом Президента Российской Федерации от 15 мая 1996 года за «мужество и героизм, проявленные при выполнении специального задания» старший лейтенант Станислав Харин был удостоен высокого звания Героя Российской Федерации с вручением медали «Золотая Звезда»[1].
С 1997 года Харин служил в составе подразделений спецназа ФСБ России[1].
Был также награждён рядом медалей[1].
Напишите отзыв о статье "Харин, Станислав Анатольевич"
Примечания
Отрывок, характеризующий Харин, Станислав Анатольевич
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
