Хвостатки
Поделись знанием:
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
Хвостатки | ||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
Хвостатка сливовая (Satyrium pruni) | ||||||||||||
Научная классификация | ||||||||||||
|
||||||||||||
Латинское название | ||||||||||||
Theclinae Swainson, 1831 | ||||||||||||
|
Хвостатки (лат. Theclinae) — подсемейство дневных бабочек из семейства голубянок.
Список триб и родов
- Триба Theclini
- Amblopala Leech, [1893]
- Amblypodia Horsfield, [1829]
- Antigius Sibatani & Ito, 1942
- Araotes Doherty, 1889
- Araragi Sibatani & Ito, 1942
- Artipe Boisduval, 1870
- Artopoetes Chapman, 1909
- Austrozephyrus Howarth, 1957
- Bindahara Moore, [1881]
- Britomartis de Nicéville, 1895
- Bullis de Nicéville, 1897
- Capys Hewitson, [1865]
- Chaetoprocta de Nicéville, 1890
- Charana de Nicéville, 1890
- Chliaria Moore, 1884
- Chrysozephyrus Shirôzu & Yamamoto, 1956
- Cordelia Shirôzu & Yamamoto, 1956
- Coreana Tutt, [1907]
- Creon de Nicéville, 1896
- Dacalana Moore, 1884
- Dapidodigma Karsch, 1895
- Deudorix Hewitson, [1863]
- Drina de Nicéville, 1890
- Eooxylides Doherty, 1889
- Esakiozephyrus Shirôzu & Yamamoto, 1956
- Etesiolaus Stempffer & Bennett, 1959
- Euaspa Moore, 1884
- Favonius Sibatani & Ito, 1942
- Goldia Dubatolov & Korshunov, 1990
- Gonerilia Shirôzu & Yamamoto, 1956
- Habrodais Scudder, 1876
- Hemiolaus Aurivillius, [1922]
- Howarthia Shirôzu & Yamamoto, 1956
- Hypaurotis Scudder, 1876
- Hypolycaena C. & R. Felder, 1862
- Hypomyrina Druce, 1891
- Iolaus Hübner, [1819]
- Iozephyrus ?Wang Min, 2002
- Iraota Moore, [1881]
- Iratsume Sibatani & Ito, 1942
- Jacoona Distant, 1884
- Japonica Tutt, [1907]
- Laeosopis Rambur, 1858
- Leptomyrina Butler, 1898
- Leucantigius Shirôzu & Murayama, 1951
- Loxura Horsfield, [1829]
- Maneca de Nicéville, 1890
- Manto de Nicéville, 1895
- Mantoides Druce, 1896
- Matsutaroa Hayashi, Schröder & Treadaway, 1984
- Myrina Fabricius, 1807
- Nanlingozephyrus Wang & Pang, 1998
- Neocheritra Distant, 1885
- Neomyrina Distant, 1884
- Neozephyrus Sibatani & Ito, 1942
- Qinorapala Chou & Wang, 1995
- Oxylides Hübner, [1819]
- Paradeudorix Libert, 2004
- Paruparo Takanami, 1982
- Pilodeudorix Druce, 1891
- Pratapa Moore, 1881
- Protantigius Shirôzu & Yamamoto, 1956
- Proteuaspa ?Koiwaya, ?2003
- Purlisa Distant, 1881
- Rachana Eliot, 1978
- Rapala Moore, [1881]
- Ravenna Shirôzu & Yamamoto, 1956
- Saigusaozephyrus Koiwaya, 1993
- Shaanxiana Koiwaya, 1993
- Shirozua Sibatani & Ito, 1942
- Sithon Hübner, [1819]
- Shizuyaozephyrus ?Koiwaya, ?2003
- Sibataniozephyrus Inomata, 1986
- Sinthusa Moore, 1884
- Stugeta Druce, 1891
- Suasa de Nicéville, 1890
- Sukidion Druce, 1891
- Syrmoptera Karsch, 1895
- Tajuria Moore, [1881]
- Teratozephyrus Sibatani, 1946
- Thamala Moore, [1879]
- Thecla Fabricius, 1807
- Thermozephyrus Inomata & Itagaki, 1986
- Thrix Doherty, 1891
- Ussuriana Tutt, [1907]
- Wagimo Sibatani & Ito, 1942
- Yamamotozephyrus Saigusa, 1993
- Yamatozephyrus Wang & Pang, 1998
- Yasoda Doherty, 1889
- Zeltus de Nicéville, 1890
- Триба Luciini
- Lucia Swainson, 1833
- Acrodipsas Sands, 1980
- Paralucia Waterhouse & Turner, 1905
- Pseudodipsas C. & R. Felder, 1860
- Hypochrysops C. & R. Felder, 1860
- Philiris Röber, 1891
- Parachrysops Bethune-Baker, 1904
- Titea
- Триба Arhopalini
- Триба Zesiini
- Jalmenus Hübner, 1818
- Pseudalmenus Druce, 1902
- Zesius Hübner, [1819]
- Триба Hypotheclini
- Hypochlorosis Röber, [1892]
- Hypothecla Semper, 1890
- Триба ?
- Cowania Eliot, 1973
- Триба Cheritrini
- Ticherra de Nicéville, 1887
- Drupadia Moore, 1884
- Cheritra Moore, [1881]
- Ritra de Nicéville, 1890
- Cheritrella de Nicéville, 1887
- Триба Remelanini
- Remelana Moore, 1884
- Pseudotajuria Eliot, 1973
- Ancema Eliot, 1973
- Триба Eumaeini
- Eumaeus Hübner, [1819]
- Theorema Hewitson, [1865]
- Paiwarria Kaye, 1904
- Mithras Hübner, [1819]
- Brangas Hübner, [1819]
- Thaeides Johnson, Kruse & Kroenlein, 1997
- Enos Johnson, Kruse & Kroenlein, 1997
- Lamasina Robbins, 2002
- Evenus Hübner, [1819]
- Atlides Hübner, [1819]
- Arcas Swainson, 1832
- Pseudolycaena Wallengren, 1858
- Theritas Hübner, 1818
- Johnsonita Salazar & Constantino, 1995
- Brevianta Johnson, Kruse & Kroenlein, 1997
- Micandra Schatz, 1888
- Timaeta Johnson, Kruse & Kroenlein, 1997
- Rhamma Johnson, 1992
- Protothecla Robbins, 2004
- Salazaria D'Abrera & Bálint, 2001
- Temecla Robbins, 2004
- Ipidecla Dyar, 1916
- Penaincisalia Johnson, 1990
- Podanotum Torres, Hall, Willmott & Johnson, 1996
- Busbiina Robbins, 2004
- Thereus Hübner, [1819]
- Rekoa Kaye, 1904
- Arawacus Kaye, 1904
- Contrafacia Johnson, 1989
- Kolana Robbins, 2004
- Satyrium Scudder, 1876
- Harkenclenus dos Passos, 1970
- Neolycaena de Nicéville, 1890
- Phaeostrymon Clench, 1961
- Ocaria Clench, 1970
- Chlorostrymon Clench, 1961
- Magnastigma Nicolay, 1977
- Cyanophrys Clench, 1961
- Callophrys Billberg, 1820
- Mitoura Scudder, 1872
- Incisalia Scudder, 1872
- Ahlbergia Bryk, 1946
- Novosatsuma Johnson, 1992
- Cissatsuma Johnson, 1992
- Bistonina Robbins, 2004
- Megathecla Robbins, 2002
- Thestius Hübner, [1819]
- Lathecla Robbins, 2004
- Allosmaitia Clench, 1964
- Laothus Johnson, Kruse & Kroenlein, 1997
- Janthecla Robbins & Venables, 1991
- Lamprospilus Geyer, [1832]
- Arumecla Robbins & Duarte, 2004
- Camissecla Robbins & Duarte, 2004
- Ziegleria Johnson, 1993
- Electrostrymon Clench, 1961
- Calycopis Scudder, 1876
- Strymon Hübner, 1818
- Tmolus Hübner, [1819]
- Nicolaea Johnson, 1993
- Ministrymon Clench, 1961
- Exorbaetta Johnson, Austin, Le Crom & Salazar, 1997
- Gargina Robbins, 2004
- Siderus Kaye, 1904
- Theclopsis Godman & Salvin, [1887]
- Ostrinotes Johnson, Austin, Le Crom & Salazar, 1997
- Strephonota Johnson, Austin, Le Crom & Salazar, 1997
- Panthiades Hübner, [1819]
- Porthecla Robbins, 2004
- Thepytus Robbins, 2004
- Oenomaus Hübner, [1819]
- Parrhasius Hübner, [1819]
- Michaelus Nicolay, 1979
- Ignata Johnson, 1992
- Olynthus Hübner, [1819]
- Hypostrymon Clench, 1961
- Marachina Robbins, 2004
- Apuecla Robbins, 2004
- Nesiostrymon Clench, 1964
- Balintus D'Abrera, 2001
- Aubergina Johnson, 1991
- Terenthina Robbins, 2004
- Iaspis Kaye, 1904
- Celmia Johnson, 1991
- Dicya Johnson, 1991
- Trichonis Hewitson, [1865]
- Erora Scudder, 1872
- Semonina Robbins, 2004
- Chalybs Hübner, [1819]
- Symbiopsis Nicolay, 1971
- Триба Catapaecilmatini
- Catapaecilma Butler, 1879
- Acupicta Eliot, 1973
- Триба Aphnaeini
- Pseudaletis Druce, 1888
- Lipaphnaeus Aurivillius, 1916
- Cigaritis Donzel, 1847
- Aphnaeus Hübner, [1819]
- Chloroselas Butler, [1885]
- Vansomerenia Heath, 1997
- Cesa Seven, 1997
- Crudaria Wallengren, 1875
- Chrysoritis Butler, [1898]
- Zeritis Boisduval, [1836]
- Axiocerses Hübner, [1819]
- Trimenia Tite & Dickson, 1973
- Argyraspodes Tite & Dickson, 1973
- Tylopaedia Tite & Dickson, 1973
- Phasis Hübner, [1819]
- Aloeides Hübner, [1819]
- Erikssonia Trimen, 1891
См. также
Напишите отзыв о статье "Хвостатки"
Отрывок, характеризующий Хвостатки
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.