Хугуанский кризис

Хугуанский кризис — события 1911 года в южном Китае, ставшие предтечей Синьхайской революции.

Предыстория

После проигрыша Китаем Второй Опиумной войны началось массовое проникновение в страну иностранного капитала. Одним из проявлений этого стало массовое строительство иностранными компаниями железных дорог в Цинской империи во второй половине XIX века. К концу XIX века стала складываться и китайская национальная буржуазия, но она находилась в неравных условиях по сравнению с иностранным капиталом.

1905—1908 годы прошли под знаменем «экономических» движений, развёрнутых шэньши, буржуазией и обуржуазившимися землевладельцами, которые боролись за укрепление своих позиций в хозяйственной структуре страны и оттеснение иностранного капитала. Начиналось всё в форме антииностранных бойкотов и кампании «за возвращение прав, отнятых иностранцами», а позже переросло в движение «в защиту железных дорог» и против новых иностранных железнодорожных займов.

Хугуанские железные дороги

В 1905 году с участием казны были созданы две смешанные акционерные компании для постройки Хугуанских железных дорог с двумя линиями (Ханькоу-Чэнду и Ханькоу-Гуанчжоу) с общим капиталом около 40 миллионов юаней. Часть его принадлежала правительству, другая пополнялась за счёт специальных налогов и поборов с населения, а также акций, распространявшихся среди шэньши, буржуазии и землевладельцев провинций Сычуань, Хунань, Гуандун и Хубэй.

В мае 1911 года маньчжурское правительство национализировало эти компании в обмен на получение огромного хугуанского займа от банковского консорциума Великобритании, Франции, Германии и США. По этой сделке маньчжуры получили большие средства на собственные нужды, и ослабили позиции периферийных властителей долины Янцзы и Южного Китая, а расплачиваться за это должны были частные акционеры. Крупным держателям акций обещали выплатить лишь часть их стоимости, а мелкие паевые взносы превращались в ничто. Эта национализация железных дорог нанесла удар по миллионам налогоплательщиков — крестьян, ремесленников и мелких торговцев. Указ о национализации дорог и весть о подписании договора о займе вызвали волну возмущения в четырёх провинциях.

Сычуаньское восстание

В июне оппозиция создала в Чэнду «Товарищество по охране железных дорог Сычуани», а вскоре его филиалы появились и в других городах. К движению примкнуло студенчество. 24 августа в Чэнду состоялся митинг, собравший несколько десятков тысяч человек. Забастовка торговцев и учащихся охватила всю провинцию. На местах беднота громила налоговые управления и полицейские участки. Оппозиция призвала население не платить поземельный налог. В сентябре маньчжурское правительство перебросило в Сычуань из провинции Хубэй войска «нового строя» для подавления непокорных. В ответ лидеры движения выпустили воззвание о «самообороне Сычуани», то есть по сути о её независимости от Пекина. Расстрел по приказу наместника провинции мирной демонстрации в Чэнду стал сигналом к вооружённой борьбе.

Первым восстало население Синьцзиня; город оказался в руках повстанцев, на сторону которых перешли части «новой армии», посланные на их подавление. На Чэнду двинулись вооружённые отряды тайных обществ из многих уездов, к ним примкнули различные слои трудящихся, студенты, а также ряд армейских частей. Повстанцы окружили Чэнду, но взять город не смогли, и после многочисленных боёв отступили. 25 сентября повстанцы провозгласили независимость Сычуани. К началу октября цинским войскам с огромным трудом удалось подавить основные очаги сопротивления.

Итоги и последствия

Сычуаньское восстание вызвало огромный резонанс в стране, в разных городах (включая Пекин и Шанхай) проходили многотысячные митинги в поддержку восставших. В соседних провинциях Хубэй и Хунань молодёжь стала формировать добровольческие дружины в помощь восставшим, а 10 октября в Учане провинции Хубэй началось вооружённое восстание, ставшее началом Синьхайской революции.

Источники

• О. Е. Непомнин «История Китая: Эпоха Цин. XVII — начало XX века» — Москва: «Восточная литература», 2005. ISBN 5-02-018400-4

Отрывок, характеризующий Хугуанский кризис

– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.