Щеглов, Александр Николаевич

Александр Николаевич Щеглов
Дата рождения:	17 октября 1933(1933-10-17)
Место рождения:	Великие Луки, Ленинградская область, РСФСР, СССР
Дата смерти:	28 июня 2009(2009-06-28) (75 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Россия
Страна:	СССР, Россия
Научная сфера:	античная археология, история
Место работы:	Институт истории материальной культуры РАН
Учёная степень:	кандидат исторических наук
Учёное звание:	доцент
Альма-матер:	Харьковский университет

Алекса́ндр Никола́евич Щегло́в (17 октября 1933, Великие Луки — 28 июня 2009, Санкт-Петербург) — российский археолог-антиковед, педагог, организатор. Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института истории материальной культуры Российской Академии наук (ИИМК РАН), доцент СПбГУ.

Учитель — Павел Николаевич Шульц (1900—1983).

Биография

А. Н. Щеглов родился 17 октября 1933 года в городе Великие Луки Псковской области. Его отец умер ещё в 1930-е годы, поэтому сына воспитывала мать, работавшая на железной дороге. В годы Великой Отечественной войны семья эвакуировалась сначала в Курганскую область, а потом в Кустанайскую (станция Тогузак). После окончания войны семья вернулась в Великие Луки, а затем переехала в Торопец. Здесь А. Н. Щеглов в 1949 году закончил 7-летнюю школу. Затем семья жила в Херсоне, где он учился в вечерней школе и работал.

В этот период, в 1950—1951, А. Н. Щеглов впервые принял участие в археологических работах в составе Буго-Днепровской экспедиции, в отряде И. Д. Ратпера, а затем, в 1954, в Симферопольской экспедиции Крымского филиала АН СССР и в 1955 — Ялтинской экспедиции Крымского отдела Института археологии АН УССР. Так он приобрёл ценный опыт практической полевой работы в экспедициях под руководством П. Н. Шульца и О. И. Домбровского. Своим учителем он считал Павла Николаевича Шульца.

Срочную службу в Советской Армии А. Н. Щеглов проходил в воздушно-десантных войсках, где был укладчиком парашютов, артиллерийским разведчиком и чертёжником. Последние специальности дали хорошие навыки в области картографии, дешифровке аэрофотоснимков и снятии планов, пригодившиеся в дальнейшем в научной работе.

С 1959 по 1964 обучался на заочном отделении Харьковского государственного университета, изучая историю и античную археологию. Одновременно с ноября 1957 А. Н. Щеглов работал лаборантом в Тавро-скифской экспедиции ИА АН УССР, а с февраля 1958 — научным сотрудником Херсонесского историко-археологического заповедника. В 1960 году он становится заведующим Отделом раскопок Херсонесского музея. В этом же году появились его первые научные публикации.

В период исследований Херсонеса женой и на много лет помощницей в работе стала Анна Михайловна Гилевич.

Именно тогда, в 1959 году, А. Н. Щеглов создал Тарханкутскую экспедицию. Им впервые в отечественной науке была поставлена масштабная задача разобраться с таким сложнейшим вопросом, как пространственная организация хоры древнегреческого полиса, с проведением глобального картографирования всей системы поселений и некрополей античного времени в Западном Крыму.

Первые 10 лет Тарханкутская экспедиция осуществляла разведки и относительно небольшие раскопки на отдельных памятниках (бухта Ветреная, Тарпанчи, Большой Кастель и др.). Уже тогда одним из первых в советской археологии А. Н. Щеглов стал системно использовать материалы аэрофотосъемки для выявления систем античного землепользования, получив в итоге фундаментальные результаты. Ему удалось реконструировать всю структуру дальней херсонесской хоры в Северо-Западном Крыму, разработать типологию поселений и др.

В 1968 году А. Н. Щеглов переехал в Ленинград, где стал работать сначала младшим, а позднее — старшим научным сотрудником Ленинградского отделения Института археологии АН СССР. Здесь же он защитил кандидатскую диссертацию, на основе которой затем издал монографию «Северо-Западный Крым в античную эпоху» (изд. 1971, 1978). Тогда же вышла в свет и его небольшая научно-популярная книжка «Полис и хора» (1976), не потерявшая актуальности и изданная спустя годы на французском языке (1992). В Ленинграде он продолжил исследования по социально-экономической истории Северного Причерноморья в античную эпоху, по проблеме греко-варварских взаимоотношений на периферии античного мира и др. Коллегами по научной работе и ближайшими друзьями на многие годы стали И. Б. Брашинский, Я. В. Доманский и Э. Д. Фролов. С 1969 по 2005 гг. А. Н. Щеглов вел преподавательскую работу на историческом факультете ЛГУ, создав «греко-варварский семинар» для студентов-археологов.

С 1969 года Тарханкутская экспедиция ЛОИА во главе с А. Н. Щегловым стала работать по комплексному принципу. Были организованы и в её составе на постоянной основе работали отряды различного профиля: геофизический, геоморфологический, палеоботанический, остеологический, аэрофотограмметрический, камеральный и др. Одновременно велась и масштабная растопочная работа на поселении Панское-1 и его некрополе, на усадьбах Панское-3, Большой Кастель и др. Такой всеобъемлющий научный подход привёл к тому, что вскоре эта экспедиция стала одной из лучших и крупнейших советских археологических экспедиций, а на её базе отрабатывались новые методы исследования античных сельских поселений, с привлечением последние достижения естественных наук.

В начале 1970-х годов А. Н. Щегловым впервые в СССР были инициированы широкомасштабные и многолетние геофизические разведки на ряде крупных археологических памятников. Методы электро- и магниторазведки, биофизические методы разведки разрабатывались и апробировались на поселении и некрополе Панское-1 В.В. Глазуновым, Г. В. Внучковым, К. К. Шиликом, Т. Н. Смекаловой и др. Также совместно с Н. С. Благоволиным им были сделаны геоморфологические реконструкции для целого ряда античных памятников Северного Причерноморья, а с Б. М. Маликовым — палеоэкономические реконструкции по античному виноделию в Крыму. Ценные результаты были получены совместно с Н. Б. Селивановой в ходе оптико-петрографического анализа серии клеймёных амфор причерноморских центров и др.

За годы работы Тарханкутской экспедиции сформировалась научная школа, в которой прошли обучение многие студенты со специализацией «античная археология». Учениками А. Н. Щеглова в различной степени были Е. Я. Рогов (1951—2001), И. В. Тункина, В. Н. Зинько, С. Л. Соловьёв, Е. Я. Туровский, М. И. Золотарёв, Г. М. Николаенко, В. Ф. Столба и др.

Научное признание

1970—1990-е годы стали самыми насыщенными и плодотворными в жизни А. Н. Щеглова. Его выступления на многочисленных научных конференциях, содержательные статьи постепенно принесли и международное научное признание. Особенно важным стало начавшееся в 1992 году и продолжавшееся более 15 лет сотрудничество между ИИМК РАН и Институтом классической археологии университета г. Орхус (Дания), которое курировалось А. Н. Щегловым и Л. Ханнестад.

70-летие со дня рождения Александра Николаевича Щеглова широко отмечалось в 2003 году всем антиковедческим сообществом. В Севастополе был издан ХIII выпуск «Херсонесского сборника» в честь его 70-летия, а в университете г. Орхус в Дании — сборник работ «The Cauldron of Ariantas. Studies presented to A.N. Sceglov on the occasion of his 70th birthday». В Дании также стали монографически публиковаться материалы исследований Тарханкутской экспедиции (первый том был посвящён детальному анализу материалов с усадьбы № 6 поселения Панское-1: Panskoe-1. Vol. I. The Monumental Building U6. Aarhus. 2002), подготовлен к изданию том с материалами некрополя Панское-1.

Научные труды

Автор 230 научных работ. На протяжении десятилетий его статьи, рецензии печатались в журнале «Вестник древней истории», других изданиях.

Литература

• А. Н. Щеглов // Археологические вести. 2004. — № 11. — С. 11.
• Александру Николаевичу Щеглову семьдесят лет // Херсонесский сборник. — 2004. — Вып. 13. — С. 3-4.

Ссылки

• [www.sgu.ru/files/nodes/45949/scheg.pdf ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА ЩЕГЛОВА (1933-2009)]
• Тихонов И.Л. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/1174.html Щеглов Александр Николаевич // Биографика СПбГУ]

Отрывок, характеризующий Щеглов, Александр Николаевич

В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.