Operation Ivy

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Operation Ivy
Основная информация
Жанры	хардкор-панк ска-панк
Годы	1987 - 1989
Страна	США США
Город	Беркли, Калифорния
Язык песен	английский
Лейбл	Lookout! Records
Состав	Джесси Майклз Тим Армстронг Мэтт Фриман Дэйв Мелло
Другие проекты	Rancid Transplants Downfall Big Rig Common Rider Dance Hall Crashers Basic Radio Shaken 69 Green Day
[www.operationivy.com/ rationivy.com]

Operation IvyOperation Ivy

Operation Ivy — американская ска-кор группа, в которой в 1987—1989 начали свою творческую деятельность Тим Армстронг и Мэтт Фримен из Rancid. Название группы происходит от серии ядерных испытаний, проводимых США.

История

Operation Ivy — группа, которая прославила неизвестную до этого компанию Lookout! Records. В Operation Ivy участвовали вокалист Джесси Майклз (Jesse Michaels), бас-гитарист Мэтт Фриман (Matt Freeman, который после распада Operation Ivy основал группу Rancid), гитарист Линт (Tim Armstrong, он тоже потом стал играть в Rancid), и барабанщик Дэйв Мелло (Dave Mello). На момент создания группы всем им было 18-19 лет.

Появившись в 1987 году в городе Беркли, штат Калифорния, группа начала играть революционную для своего времени смесь традиционного ямайского ска и панк-рока. В то время ска не было распространено так, как сейчас; вокалист группы Mr. T Experience вспоминает: «Все были помешаны на хэви-метал и хотели играть и слушать только его». Operation Ivy заложили фундамент для новой волны ска, тесно переплетающегося с другими стилями (в данном случае с панком). Они смешали слабую долю ска-гитар, шагающий бас в стиле «рокстеди» и очень быстрый ритм. Некоторые прозвали этот стиль «ска-кор». Большинство песен Operation Ivy было все-таки ближе к ска, хотя у них и не было духовой секции. Сами музыканты высказывались по этому поводу следующим образом: "Так уж получилось. В принципе, в песне Bad Town мы использовали духовые, к тому же на паре концертов у нас был саксофонист. Но постоянных духовых инструментов у нас не было, хотя, возможно, просуществуй группа дольше, все было бы по-другому. Также группа играла и панк-рок в чистом виде в таких, например, песнях, как Hoboken и Sleep Long. Тексты песен следовали панк-тематике (нонконформизм, думай своей головой, не забывай веселиться, — это надо слышать самому; тематику песен Operation Ivy можно назвать «политическо-философской»).

Уже через год группа была чрезвычайно популярна на части побережья Калифорнии, именуемой East Bay (восточная бухта). Они выпустили свой первый и единственный альбом Energy. За 1989 год было раскуплено всего несколько тысяч экземпляров этого альбома, но через 9 лет он приобрел культовый статус и разошелся тиражом более чем 500 тысяч экземпляров.

Такой успех, возможно, является следствием ауры загадочности, которая создалась после того, как группа распалась в 1989 году. К тому же вокалист Джесси Майклз пропал из виду, якобы увлекшись буддизмом и уехав в Тибет. Причины распада не разглашались, но принято считать, что участники Operation Ivy не хотели слушать обвинения в «продажности» (крупная компания как раз предложила им контракт на еще 2 альбома). Линт (Тим) и Мэтт сколотили группу Rancid, которая ушла в сторону панк-рока и, со временем приобрела огромную популярность. Барабанщик Дэйв ушел в группу Schlong.

Через несколько лет Джесси Майклз послал в газету Lookout! Records открытое письмо, дабы развеять многочисленные и в основном неправдоподобные слухи о причинах распада Operation Ivy и об его собственной судьбе. Оказалось, что группа распалась в основном из-за внутренних конфликтов. Что касается Джесси, то он страдал алкоголизмом около 3 лет, но потом его «достало просыпаться в куче блевотины», и он действительно увлёкся дзэн-буддизмом, но не уезжал из Калифорнии, а посещал San Francisco Zen Center (надо упомянуть, что разные издания утверждали, будто он уехал: 1) в Никарагуа; 2) в Южную Африку; 3) в Индию). Потом Джесси «надоело мерзнуть на улице в 4 утра в дурацком халате», и он потихоньку вернулся в компанию Lookout!, став штатным художником. К тому же на данный момент он играет и поет в группе Common Rider.

В заключение хотелось бы привести высказывание Джесси Майклза, напечатанное на развороте альбома Energy: «Музыка — это скрытая сила, толкающая к изменениям, так как она дает надежду перед лицом человеческих трагедий. Она помогает сделать мир более сплоченным. В определенные моменты, на некоторых концертах, такой мир уже здесь. Группе Operation Ivy очень повезло — они смогли испытать это чувство. В эти секунды становится понятно, что энергия, которая движет субкультуру вперед, гораздо более важна, чем какая-то отдельная группа. Энергия эта существует благодаря людям, которые продолжают быть заинтересованными и сохраняют настойчивость и надежду».

Дискография

Альбомы и мини-альбомы

Год	Название	Лейбл	Примечание
1988	Hectic	Lookout! Records	Дебютный EP
1989	Energy	Lookout! Records	Первый LP группы
1991	Operation Ivy	Lookout! Records	Переиздание альбома «Energy» на CD, включающее треки с «Hectic» и «Turn it Around»
1992	Plea for Peace	M & E Records	Этот мини-альбом был издан через 3 года после развала группы
2007	Operation Ivy	Hellcat Records	Переиздание альбома, расширенного в 1991 году

Сборники

Сборники, в которые были включены разные группы, включая Operation Ivy

Год	Название песни	Название альбома	Лейбл	Тип сборника
1987	«Officer», «I Got No»	Turn It Around	Maximum Rocknroll	2 7-дюймовый виниловый сборник
1988	«Hangin' Out»	The Thing That Ate Floyd	Lookout! Records	Сборник
?	«Officer»	Gilman St. Block Party		Сборник, сделанный фанатами
2004	«Unity»	Rock Against Bush, Vol. 2	Fat Wreck Chords	Сборник

Состав

• Джесси Майклз (Jesse Michaels) — вокал
• Тим Армстронг — Линт (Tim Armstrong — Lint) — гитара, лирика, вокал
• Мэтт Фримен (Matt Freeman) — бас-гитара, бэк-вокал
• Дэйв Мелло (Dave Mello) — барабаны, бэк-вокал
• [[Дэн Браун}]] (Dan Braun) - перкусия

Ссылки

• [www.punk.by/index.php?option=com_content&task=view&id=11&Itemid=12 Интервью с Operation Ivy]
• [www.operationivy.com/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Operation Ivy

– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.