Альбрехт, Владимир Янович
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
| Владимир Янович Альбрехт | |
| Род деятельности: |
математик, писатель |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
Влади́мир Я́нович А́льбрехт (род. 1933, Москва, РСФСР, СССР) — математик[1][2][3], писатель, автор известного сочинения «Как быть свидетелем» (1976)[4], распространявшегося в самиздате, секретарь московского отделения «Международной амнистии» (1975—1981)[5], политзаключённый (1983—1987).
С 1988 года по настоящее время Альбрехт живёт в США; учредил «Премию Альбрехта»[6].
Содержание
Система ПЛОД
Альбрехт известен как автор концепции ПЛОД, описанной в его книге «Как быть свидетелем», доступной на многих сайтах[7][8][9].
Система ПЛОД — это совокупность четырёх принципов (фильтров) — протокол, личное, отношение к делу, допустимость. Эти принципы надо повторять каждый раз, прежде чем говорить что либо. Многие вопросы некорректны, и ни один закон не требует, чтобы на них отвечали. Но даже если вопрос корректен, то, прежде чем отвечать, надо применить ПЛОД.
- Протокол означает, что вам нет надобности отвечать на вопрос следователя до того, как он записал этот вопрос в протокол. В частности, пока следователь не начал писать протокол, можно вообще не отвечать на какие-либо вопросы, и это не будет отказом от дачи показаний.
- Личное означает, что вопрос личный, и поэтому вы, убедившись, что вопрос записан, узнаете причину его задавания.
- Отношение к делу означает, что следователь отошёл от сути дела, которое он расследует; и надо ему на это указать. Такое указание и будет вашим ответом.
- Допустимость. Если вопрос трудно отмести по первым трем фильтрам (протокол, личное и отношение к делу), вам приходится думать, может ли ваш ответ подставить порядочного человека под удар. Такие раздумия могут вызывать стресс, а в стрессе легко забыть важные события. Если вы забыли, то вам нужно честно об этом сказать, и попросить передышку. В противном случае, система ПЛОД не сработала, и надо честно (и уже последовательно) отказываться от дачи дальнейших показаний.
В обвинительном заключении по уголовному делу № 57912/17-83 по обвинению Альбрехта Владимира Яновича о его работе «Как быть свидетелем» сказано «… Нельзя не отметить некоторую тщательность литературной обработки рукописи, наличие моментов злобного цинизма и антисоветской сатиры, что делает рукопись ещё более привлекательной для лиц, находящихся в длительных конфликтах с правоохранительными органами»[6][10][11].
В 2000 году В. Альбрехт вел «вечера»[12]. 18—19 декабря 2001 года выступил на конференция в Москве, приуроченной к 25-летию симпозиума «Еврейская культура в СССР: состояние и перспективы»[13].
Альбрехт участвовал в сборнике «Сорок лет диссидентского правозащитного движения в России» (2005)[14]. В 2007 году подписал обращение в поддержку политзаключенных России[15][16].
Положительные мнения о системе
Некоторые авторы отмечают последовательность системы ПЛОД, которая позволяет противостоять фальсификации политических дел, формально не отказываясь от дачи показаний[12]. М. М. Молоствов пишет: «Скажут, пожалуй, что в XXI веке в России не ожидаются гонения на инакомыслящих, да и по другим статьям будут судить в соответствии с буквой и духом закона. Прения сторон, гласность и прочее… Всё так. Понятен соблазн „в надежде правды и добра глядеть на вещи без боязни“. Но ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ требует НЕ ОБОЛЬЩАТЬСЯ. У Машины Управления, предсказанной Кафкой и представленной Набоковым, колоссальная сила инерции. Одолеть её можно, лишь умело защищая свои права. Этому искусству учит нас Владимир Альбрехт. Спасибо ему»[9].
Г. О. Павловский отмечает: «Альбрехт был кодификатором одной из процедур, сумма которых составила „технологию достоинства личности“ в СССР 60—80 гг. Эти процедуры удерживали человеческую среду-носительницу альтернативы, государство в государстве»[17].
Подход Альбрехта в отношениях со следствием эффективен не только для защиты от серьёзных обвинений в антигосударственной деятельности, но и в бытовых вопросах[18].
Негативные мнения о системе
Система Альбрехта требует определенной тренировки и выдержки; в связи с этим некоторые авторы отвергают его подход и считают категорический отказ от дачи показаний единственно приемлемым решением.[3][19][20][21][22]
Напишите отзыв о статье "Альбрехт, Владимир Янович"
Примечания
- ↑ [www.memo.ru/history/diss/perecen/diss_01.htm Диссидентская активность 1950—1980-х гг. Персоналии. Краткий аннотированный перечень].
- ↑ Т. Косинова. [www.polit.ru/analytics/2006/09/05/solidarnosc.html «Solidarnosc»: взгляд с Востока] // Полит.ру, 08.08.2007.
- ↑ 1 2 Е. Печуро. [lib.web-malina.com/getbook.php?bid=5700&page=70 Заступница: Адвокат С. В. Каллистратова]. — М.: «Звенья», 2003.
- ↑ Примечание В. Я. Альбрехта, введенное в текст статьи 05 октября 2008: «Дело в том, что об этом „известном сочинении“ мне, как, якобы его автору, почти ничего не известно. И хотя меня очень интересовала эта тема, ничего путного о поведении человека, арестованного и несправедливо обвинённого, написать до моего ареста не пришлось. Но когда я сам был безосновательно арестован в апреле 1983 года, у меня естественно, возник повод заняться этой темой всерьёз. Но то ли столь необычно построенная мною моя защита, то ли какие-то неосторожные вопросы к следователю, а может быть, и какие-то агентурные источники привели моего следователя Юрия Андреевича Воробьёва к абсолютной убеждённости, что я действительно собираюсь писать про то, как вести себя на следствии. Поэтому он прямо сказал, что у меня ничего не получится. И я, разумеется, с ним согласился. Обвинение инкриминировало мне две брошюры: „ Как быть свидетелем“ и „Как вести себя на обыске“. Но уже в суде я заметил, что и судья и прокурор часто оговариваются, называя меня автором какого-то другого сочинения „Как вести себя на следствии“. Аналогичную ошибку я заметил потом в протоколе судебного заседания. Причём получалось, что вроде бы я и сам путаюсь. В своих замечаниях к протоколу суда я отметил эту ошибку. Я объяснил, что рукописи с названием „Как вести себя на следствии“ нет в моём деле, и возможно, её нет в природе. Но та же ошибка оказалась в тексте приговора. Разумеется, я обратил внимание на такие странности в своей жалобе в кассационную инстанцию. Но когда и оттуда пришёл ответ, где утверждалось, что я написал несуществующий текст под названием „Как вести себя на следствии“, мне стало ясно, что меня разыгрывают, что это такое своеобразное судейское хулиганство: знай, дескать, как вести себя на следствии: что захотим то и напишем. Владимир Альбрехт»
- ↑ И. Толстой. [archive.svoboda.org/programs/cicles/rl50/rl50-1983.asp Полвека в эфире] // Радио Свобода, 08.08.2007
- ↑ 1 2 М. И. Трепашкин [news.trepashkin.info/2007/03/2007.html награждён премией Владимира Альбрехта-2007].
- ↑ В. Альбрехт. [u-f-a.org.ru/library/svid.html Как быть свидетелем].
- ↑ В. Альбрехт. [www.humans.ru/humans/166001 Практическое пособие: как правильно вести себя на допросе].
- ↑ 1 2 Владимир Альбрехт. [terraincognita.spb.ru/str16-19.htm Как быть свидетелем] // «Закон и право — Terra incognita, правозащитный альманах». — 2003. — № 15/25
- ↑ В. Альбрехт. [www.index.org.ru/ostrova/albreht.html Как быть свидетелем] // «Индекс/Досье на цензуру»
- ↑ [www.lebed.com/1997/art24.htm На чьей крови эмигранты въехали в США]. Два интервью с Владимиром Альбрехтом
- ↑ 1 2 Н. Зубкова. [www.inostranets.ru/archive/2000/0328_12/ Театр одного правозащитника] // «Иностранец», № 12 от 28.03.2000
- ↑ В. Альбрехт. [www.port-folio.org/part128.htm Выступление на конференции «Евреи молчания — евреи триумфа. Советское еврейство вчера, сегодня, завтра»]
- ↑ [sutyajnik.ru/documents/65.html Сорок лет диссидентского правозащитного движения в России] // «Сутяжник», 31.10.2005
- ↑ Е. Боннэр, Л. Алексеева и др. [www.zaprava.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=737&Itemid=2 Обращение к защитникам политических заключенных] // «За права человека», 27.02.2007
- ↑ А. Азарина, В. Васильева и др. [www.sovest.org/elements/Letter_kolonija_121205.htm Открытое письмо директору ФСИН Юрию Ивановичу Калинину] // «Совесть», 12 декабря 2005 г.
- ↑ Глеб Павловский. [old.russ.ru/journal/travmp/97-11-05/pavlov.htm Забытая процедура: сопротивляться].
- ↑ Д. Кузнецов. Ленингад
- ↑ Многие правозащитниики (Л. М. Тимофеев, В. В. Игрунов, С. В. Каллистратова и др.) действительно отказывались от дачи показаний].
- ↑ Л. Тимофеев. [antology.igrunov.ru/authors/timofeev/criminal.html Я — особо опасный преступник].
- ↑ [www.igrunov.ru/cv/vchk-cv-biogr/vchk-cv-biogr-chronica_sud.html Суд над Вячеславом Игруновым // Выдержки из «Хроники текущих событий», вып. 40—44.
- ↑ [www.dvnazbol.narod.ru/interrogation.html Допрос. Пособие национал-революционера].
Ссылки
- [old.russ.ru/journal/travmp/97-11-05/alpavl.htm Беседа Владимира Альбрехта с Глебом Павловским]. «Русский журнал» (5 ноября 1997). Проверено 30 июля 2013. [www.webcitation.org/6IwTdefcf Архивировано из первоисточника 17 августа 2013].
- Владимир Альбрехт. [www.vehi.net/samizdat/albreht.html Как быть свидетелем]. Архив Самиздата. Библиотека «Вѣхи» (2004). Проверено 30 июля 2013. [www.webcitation.org/6IwTfH5I3 Архивировано из первоисточника 17 августа 2013].
Отрывок, характеризующий Альбрехт, Владимир Янович
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
