Аоки Мокубэй
| Аоки Мокубэй | |
| яп. 青木木米 | |
| Имя при рождении: |
Аоки Ясохати |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: | |
Аоки Мокубэй (яп. 青木木米, あおきもけべい?, 1767 — 2 июля 1833) — японский гончар, художник второй половины периода Эдо.
Детское имя Аоки Мокубэя — Ясохати (яп. 八十八), прозвище — Сахэй (яп. 佐平). Художник имел много псевдонимов, среди которых кроме собственно псевдонима Мокубэй были Сюнрай (яп. 青来), Хякурокусандзин (яп. 百六散人), Кокикан (яп. 古器観), Кукурин (яп. 九九鱗) и Робэй (яп. 聾米).
Биография
Аоки Мокубэй родился в 1767 году в Киото в семье торговца чаем и древесиной. В молодые годы он учился рисованию у художника Ко Фуё, но позже перешёл от картин к изготовлению керамики. В 1805 году Аоки открыл свою мастерскую в Киото, в районе Куритагути. Его посуда быстро обрела добрую славу в столице и окрестностях. В 1806 году мастера пригласили в северный Кага-хан, где он возродил вымирающие традиции местной керамической школы Кутани (яп. 九谷焼).
Среди основных изделий Аоки преобладала посуда для чайной церемонии. Он изготавливал белый и синий фарфор, красную керамику ака-э и орнаментированную керамику сомэцуки. Художник черпал своё вдохновение в шедеврах гончарного искусства древнего Китая, что позволило ему создать свой собственный уникальный стиль. Аоки также оставил по себе славу оригинального художника.
Аоки Мокубэй умер 2 июля 1833 года. Его считают одним из трёх выдающихся гончаров первой половины XIX века вместе с Эйраку Ходзэном и Нинъами Дохати.
Напишите отзыв о статье "Аоки Мокубэй"
Литература
- 『新編 日本史辞典』 (Новое издание. Словарь истории Японии) 京大日本史辞典編纂会、東京創元社、1994. — P.4.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Аоки Мокубэй
31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
