Аренберг-Меппен

Герцогство Аренберг-Меппен (нем. Herzogtum Arenberg-Meppen) — крохотное германское государство эпохи Наполеоновских войн, пришедшее на смену Аренбергскому герцогству после роспуска Священной Римской империи в 1803 году и просуществовавшее до 1810 года. Управлялось княжеским домом Аренбергов. Площадь их владений составляла (на 1815 год) 3 178 км², число подданных — 59 тысяч человек (на 1815). К 1840 году в регионах Меппен, Рекклингхаузен и Дюльмен проживало уже более 90 тысяч человек.

История

Герцогство Аренберг-Меппен было образовано в 1803 году решением Верховного собрания Священной Римской империи как компенсация Аренбергам (в лице герцога Людвига Энгельберта фон Аренберга) за утраченные ими в пользу Франции территории в 1794—1801 годах на левобережье Рейна и в Эйфеле.

В состав нового герцогства Аренберг-Меппен вошли амт Меппен в Эмсланде и Фест Реклингхаузен в Рурской области, а также район Дюльмена в Мюнстерланде. В 1806 году Аренберг-Меппен во главе с сыном Людвига Энгельберта, Проспером Людвигом фон Аренбергом, становится членом Рейнского союза.

В 1808 году в герцогстве была отменена личная крепостная зависимость. В 1809 году в качестве основного закона в герцогстве вводится кодекс Наполеона. Главным городом Аренсберг-Меппена становится Рекклингхаузен, его штатгальтером — граф фон Вестерхольт. Герцог Аренберг-Меппена участвовал в наполеоновских войнах на стороне французов. Он на свои средства организовал отряд пехотинцев в 379 человек и лёгкий кавалерийский отряд. Во время Испанского похода Проспер Людвиг был тяжело ранен и попал в плен к англичанам, из которого освободился лишь в 1814 году.

В 1810 году по указанию Наполеона территория Аренберг-Меппена была аннексирована французами. Часть его — а именно Меппен и Дюльмен были присоединены к Франции, а Рекклингхаузен в 1811 году передан герцогству Бергскому. После поражения Наполеона в битве под Лейпцигом в 1813—1815 годах Аренберг-Меппен управлялся союзным военным командованием.

Утрата самостоятельности

По решению Венского конгресса в 1815 году владения в границах прежнего герцогства возвращались в личное владение Аренсбергов, однако лишалось своей политической самостоятельности: район Рекклингхаузена и Дюльмена переходил под верховную власть Пруссии, а Меппен был приписан к Ганноверу. Таким образом, Аренберги фактически подверглись медиатизации. В 1824 году прусским судом как компенсация за утрату Рекклингхаузена герцогу была присуждена пожизненная пенсия в 13 500 талеров.

В ганноверской части с 1826 года район Меппена вновь стал официально называться герцогством Аренберг-Меппен. Герцог на его территории мог пользоваться определёнными правами самоуправления — он ведал судебной системой, школами и полицией. На территории герцогства работали также только чиновники из местного населения. В 1866 году Ганновер был присоединён к Пруссии, и в 1875 году Аренберг-Меппен был лишён последних рудиментов былой самостоятельности.

Литература

• Gerhard Köhler: Arenberg. In: Historisches Lexikon der deutschen Länder. Die deutschen Territorien vom Mittelalter bis zur Gegenwart. 4. Aufl. München, 1992 ISBN 3-406-35865-9 S.20f.
• Werner Burghard: «Wenn der Bauer zehn Furchen zieht, sind mindestens drei für den Gutsherrn.» Probleme der Ablöse im Vest Recklinghausen 1808—1860. In: Bert Becker, Horst Lademacher (Hrsg.): Geist und Gestalt im historischen Wandel. Facetten deutscher und europäischer Geschichte 1789—1989. Münster, 2000 S.67-92

Отрывок, характеризующий Аренберг-Меппен

Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.