Армфельд, Александр Осипович

Александр Осипович Армфельд
Род деятельности:	педагог, учёный, судебный медик
Дата рождения:	18 февраля (2 марта) 1806(1806-03-02)
Место рождения:	Москва
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	12 (24) марта 1868(1868-03-24) (62 года)
Место смерти:	Москва
Отец:	Осип Армфельд (15.09.1772—31.07.1844
Мать:	Надежда Александровна (1790—11.07.1858)
Супруга:	Анна Васильевна Дмитревская (1821—7.02.1888)
Дети:	Александр, Надежда, Ольга, Наталья, Николай
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Александр Осипович Армфельд (1806—1868) — русский учёный-медик, ординарный профессор Московского университета, доктор медицины, действительный статский советник. Дед Бориса Федченко.

Биография

Родился в семье служащего таможни. Воспитывался дома, с 1818 года в дерптской гимназии. После получения среднего образования, в 1821 году поступил в Дерптский университет и с марта 1823 года учился на медицинском факультете Московского университета. По окончании курса 11 сентября 1826 году со степенью лекаря 1-го отделения с отличием, поступил на службу в Хирургический институт.

В 1826—1834 годы занимался практической медициной: состоял помощником директора Хирургического института при московском университете и ординатором (с 1830) при университетской больнице.

В 1833 году А. О. Армфельд защитил диссертацию «О расширении или аневризме сердца» и получил степень доктора медицины.

В 1834 году Александр Осипович Армфельд отправился для усовершенствования на три года за границу и по возвращении, в 1837 году, вступил в должность ординарного профессора судебной медицины, медицинской полиции, энциклопедии, методологии, истории и литературы медицины; преподавал до 1862 года.

С 1839 года до конца жизни Армфельд состоял инспектором классов Сиротского института Московского воспитательного дома.

Кроме небольших статей, появлявшихся в разных периодических изданиях, зачастую без его подписи, ему принадлежат следующие труды: «De dilatatione cordis. Dissertatio inauguralis» (Москва, 1833); «De finibus certorum et probabilium in responsis medicorum forensium» (1848).

Заслуженный профессор Московского университета (1859).

Александр Осипович Армфельд скончался 12 марта 1868 года (по другим данным — 15 октября 1877). Похоронен на 13 участке Ваганьковского кладбища в Москве. Могила утрачена.

Семья

Жена (с 1841) — Анна Васильевна Дмитревская (1821 — 7.2.1888).

У Армфельда было девять детей (пятеро сыновей и четыре дочери), но только четверо дожило до зрелых лет:

• Александр (16.7.1842—9.6.1897), учёный, педагог, специалист по агрономии и скотоводству, коллежский советник; похоронен у церкви в селе Тропарёво.
• Надежда (26.11.1844—31.7.1858)
• Ольга (в замужестве Федченко) (18.11.1845—25.4.1921),
• Наталья (8.1.1850—29.9.1887), революционерка-народница, умерла на Карийской каторге.
• Николай (31.3.1858—18.1.1880), революционер-народник, умер от туберкулёза; похоронен у церкви в селе Тропарёво.

Дом Армфельда на Плющихе был известным в Москве литературным салоном, где бывали М. Ю. Лермонтов, Н. В. Гоголь, Аксаковы и др. Сам Армфельд посещал салон А. П. Елагиной.

Литература

• Армфельд, Александр Осипович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Волков В. А., Куликова М. В. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Естественные и технические науки. — М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2003. — С. 21. — 294 с. — 2 000 экз. — ISBN 5-8037-0164-5.

Отрывок, характеризующий Армфельд, Александр Осипович

– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.