Бабушкин, Владимир Генрихович

Влади́мир Ге́нрихович Ба́бушкин (род. в 1946 году, Челябинск, РСФСР, СССР) — советский хоккеист, советский и российский тренер.

Биография

Родился в 1946 году в Челябинске. После переезда семьи в Кирово-Чепецк начал заниматься хоккеем в ДЮСШ при спортклубе «Олимпия». Игровую карьеру начал в одноимённой хоккейной команде, в одном составе с А. Мальцевым. В 1967 году этот состав «Олимпии» выиграл первенство РСФСР и получил право играть в классе «А» чемпионата СССР.

Учился в Белорусском государственном институте физической культуры и одновременно с учёбой играл за минское «Динамо». Позже обучался в первом наборе (15 человек) Высшей школы тренеров, созданной в Государственном центральном институте физической культуры.

Тренерскую карьеру начал в 1978 году, став главным тренером новочебоксарского «Сокола». В 1981 году переехал в Комсомольск-на-Амуре для работы с командой «Амурсталь». За годы работы сумел вывести команду из класса «Б» в высшую лигу.

Был привлечён к подготовке команды Северной Кореи для участия в зимней Универсиаде 1991 года, проходившей в Саппоро (Япония). В итоге корейская команда стала четвёртой, уступив студенческим сборным Канады, СССР и Финляндии, после чего с В. Бабушкиным был заключён контракт на подготовку национальной сборной КНДР к чемпионату мира в группе «С1» 1992 года, где команда стала второй, уступив лишь хозяевам турнира — сборной Великобритании. В. Бабушкин не стал продлевать контракт главного тренера северокорейской сборной и вернулся к работе в ХК «Амурсталь».

После окончания тренерской карьеры многие годы работал руководителем спортивно-оздоровительного центра «Металлург» в структуре ОАО «Амурсталь» и много сделал для развития физкультуры и спорта города Комсомольска-на-Амуре.

Отрывок, характеризующий Бабушкин, Владимир Генрихович

– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.