Барьер (фильм, 1979)
| Барьер | |
| болг. Бариерата | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях |
Иннокентий Смоктуновский |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Бояна фильм, Творческое объединение «Молодость» |
| Длительность |
89 мин в советском прокате (продолжительность оригинальной версии — 103 минуты). |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Барьер» (болг. Бариерата) — фильм-притча, поставленный по повести болгарского писателя Павла Вежинова о неспособности многих людей перейти через созданный ими самими барьер в сознании, что мир может быть много шире, чем приземлённый материальный быт.
Сюжет
Известный 45-летний композитор Антоний Манев поздней ночью, возвращаясь из бара домой, неожиданно находит у себя в машине молодую красивую девушку по имени Доротея. В процессе знакомства выясняется, что Доротея наивная, робкая, но какая-то странная. Девушка напрашивается домой к Антонию. Там она просит его что-нибудь сыграть, обязательно своё. Антоний, сам себе удивляясь, соглашается и играет ей недавно написанную композицию. После окончания исполнения девушка правильно называет произведение, несмотря на то, что она была его первым слушателем. Тут выясняется, что она живёт в сумасшедшем доме под присмотром доктора Юруковой, но при этом работает в городе.
Утром Манев не находит девушку в квартире и, потрясённый всем происшедшим прошедшей ночью, спешит в клинику и общается с доктором Юруковой. Там Манев узнаёт, что девушка страдает шизофренией, хотя на тот момент припадков у неё не было уже более года. Доктор Юрукова говорит Антонию, что Доротея крайне впечатлительна и её не следует сильно волновать. Кроме того, она объясняет, что девушка иногда умеет читать мысли. Доротея пережила в детстве две психологические травмы: гибель отца на своих глазах и позже домогательство своего дяди, к которому переехала вскоре после смерти отца. Доротея работала в мастерской прикладного искусства с тяжёлым прессом. Доктор просит Манева найти для девушки более лёгкую работу. Манев соглашается и вскоре находит для Доротеи работу переписчика нот. Манев показал ей соответствие нот и звуков, и Доротея даже могла «слышать» то, что писала. Музыка начинает затягивать Доротею всё сильнее и глубже.
Узнав, что Доротее негде жить, а в больнице доктору Юруковой держать девушку как пациентку становится проблематично, Манев соглашается приютить девушку на неопределённое время у себя. Постепенно Доротея раскрепощается, рассказывает о себе, делится мыслями с Антонием. Однако часто её мысли и суждения ставили его в тупик. Он — эгоист, прагматик, а она — романтик, да ещё со странными суждениями, главное из которых то, что она мечтает летать как птица. Даже сюжет балета «Лебединое озеро», на который Манев её сводил, ей был чуждым, поскольку в нём человек хотел из птицы превратиться в человека. Однажды после очередной доверительной беседы Доротея протягивает Маневу руку, и после нескольких её слов они полетели. После этого полёта у них первый и единственный раз была близость…
На следующий день Манев был настолько потрясён всем произошедшим, что, придя в больницу, рассказал обо всём Доктору Юруковой. Она пыталась его успокоить, но потрясение у Антония было очень сильное. Под выдуманным предлогом он уезжает на всю ночь из города, забыв, что Доротея — телепат. А Доротея, также накануне встретившись с доктором, поняла, что Манев слишком чёрствый человек, чтобы её понять. Вернувшись утром домой, Антоний находит квартиру пустой. Он поднимается на крышу, где он часто беседовал с Доротеей, и замечает, что на пустырь, который видно с крыши дома, заезжает машина скорой помощи. Оказывается, что тело Доротеи найдено на пустыре с повреждениями, словно её сбросили с высоты, а потом перенесли на пустырь. У Манева было алиби, так что он оказался вне подозрений. А то, что Доротея умела летать, он никому не рассказал, поскольку ему всё равно бы никто не поверил. Но Манев понял, что она просто упала с неба, может быть, даже нарочно. И уже никакая сила не в силах вернуть единственное в мире человеческое существо, которое умело летать…
В ролях
- Иннокентий Смоктуновский — Антоний Манев
- Ваня Цветкова — Доротея
- Мария Димчева — доктор Юрукова
- Евгения Баракова
- Иван Кондов — следователь
Роли дублировали
Дубляж — Киностудия им. М. Горького, 1980 г.
Съёмочная группа
- Автор сценария — Павел Вежинов
- Режиссёр — Христо Христов
- Художник — Стефан Савов
- Оператор — Атанас Тасев
- Композитор — Кирил Цибулка
Награды
- Серебряная премия XI Московского кинофестиваля
- Номинант кинофестиваля Fantasporto[1]
Кроме того, фильм был подан Национальным кинематографическим советом Болгарии для заявки на «Оскар» за лучший фильм на иностранном языке, но не достиг шорт-листа номинации[2].
Напишите отзыв о статье "Барьер (фильм, 1979)"
Примечания
Ссылки
- «Барьер» (англ.) на сайте Internet Movie Database
Отрывок, характеризующий Барьер (фильм, 1979)
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
