Бижеич, Семён Агафонович

Семён Агафонович Бижеич
Род деятельности:	государственный и военный деятель
Дата рождения:	1763(1763)
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	21 июня 1838(1838-06-21)
Место смерти:	Санкт-Петербург

Семён Агафонович Бижеич (1763—1838) — чиновник 3-го класса, директор канцелярии Военного министерства, член Совета военного министра.

Биография

Родился в 1763 году. На службу определён 11 апреля 1782 года в Могилёвскую уголовную палату, где 11 апреля 1785 года был произведён в коллежские регистраторы.

16 октября 1794 года Бижеич был переведён адъютантом к Симбирскому и Уфимскому генерал-губернатору С. К. Вязмитинову, а 31 декабря того же года зачислен штатным секретарём его канцелярии. 23 февраля 1797 года произведён в коллежские асессоры и 16 сентября того же года переведён советником во Владимирское губернское правление. Прослужив полгода, он был здесь произведён в надворные советники.

10 февраля 1802 года Бижеич был назначен обер-секретарём Военной коллегии, с производством в коллежские советники. По образовании министерств, с учреждением департамента министра военных сухопутных сил, 26 февраля 1803 года был переведён в департамент экспедитором, где 13 мая 1806 года произведён в статские советники. 1 января 1810 года назначен помощником статс-секретаря Государственного совета по департаменту военных дел. В следующем году, с 12 марта, участвовал в качестве редактора в комиссии по составлению воинских уставов. 1 января 1812 года произведён в действительные статские советники, а с изданием нового учреждения министерств, 28 февраля, назначен директором общей канцелярии военного министра.

В 1815 году канцелярия была преобразована, но её директор Бижеич сохранил свою должность, которую и занимал до 10 мая 1828 года, когда был назначен членом Совета военного министра. В это же время он был произведён в чиновники 3-го класса, а по преобразовании в 1832 году Совета военного министра в Военный совет Российской империи, был оставлен за штатом и 1 января 1833 года назначен членом Комиссии прошений.

Скончался 21 июня 1838 года в Санкт-Петербурге, похоронен на Большеохтинском Георгиевском кладбище.

Многолетняя служба Бижеича в канцелярии Военного министерства, в течение которой он семь лет был экспедитором и около семнадцати лет директором канцелярии характеризуются плодотворной деятельностью на пользу этого учреждения. Бижеич отличался необыкновенной трудоспособностью и знанием дела.

Награды

Среди прочих наград Бижеич имел ордена:

• Орден Святого Владимира 4-й степени (30 августа 1810 года)
• Орден Святой Анны 2-й степени с алмазными знаками
• Орден Святой Анны 1-й степени с алмазными знаками (6 декабря 1827 года)
• Орден Святого Владимира 3-й степени
• Орден Святого Владимира 2-й степени

Семья

Его жена Любовь Ивановна (1770—1816), их дети:

• Илья был генерал-лейтенантом и занимал должность старшего офицера при генерал-инспекторе всей артиллерии русской армии.
• Михаил был коллежским советником и также служил чиновником в Военном министерстве.
• Анна (1799—1864).

Источники

• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Том I. А—К. — М., 2009. — С. 157. — ISBN 978-5-9524-4166-8
• Столетие Военного министерства. 1802—1902. Т. III, отд. IV. Затворницкий Н. М. Память о членах Военного совета. — СПб., 1907. — С. 101—102
• Столетие Военного министерства. 1802—1902. Т. III, отд. V. Затворницкий Н. М. Указатель биографических сведений, архивных и литературных материалов, касающихся чинов общего состава по канцелярии Военного министерства с 1802 по 1902 г. включительно. — СПб., 1909. — С. 1—2, 108

Отрывок, характеризующий Бижеич, Семён Агафонович

Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.