Битва за залив Мобайл

Битва за залив Мобайл (англ. Battle of Mobile Bay) — крупнейшее морское сражение Гражданской Войны в Америке, возле порта Мобайл, штат Алабама. В ходе сражения, федеральный флот под командованием Дэвида Фаррагута преодолел сильно защищенную минно-артиллерийскую позицию конфедератов на входе в залив, и нанес поражение конфедеративной эскадре. Прорыв флота позволил северянам отрезать от тылов и быстро принудить к капитуляции защищавшие залив Мобайл островные форты южан, и полностью заблокировать залив.

Предыстория

После потери Нового Орлеана и Пенсаколы в 1862 году, Мобайл в штате Алабама оставался единственным крупным портом, контролируемым Конфедерацией на побережье Мексиканского Залива. Благодаря своему положению, порт был очень удобен для действий блокадопрорывателей — быстроходных пароходов, контрабандой провозивших сквозь федеральную блокаду необходимые южанам грузы. Блокадопрорыватели обычно действовали из европейских колониальных владений в Карибском Море; Мобайл был ближайшим к ним портом Конфедерации, и за счет своей близости, наиболее удобным. Из Мобайла, контрабандные грузы и военное снаряжение могли быть доставлены далее по реке Мобайл или по железным дорогам, вглубь территории Конфедерации.

Северяне осознавали значение Мобайла, и планировали его захват ещё в 1862 году. Однако, после успешного взятия Нового Орлеана адмиралом Фаррагутом весной 1862, основные военно-морские силы федералистов в Мексиканском Заливе были направлены на поддержку операций в низовьях Миссисипи. Только когда летом 1863 река Миссисипи была полностью взята под контроль северян, внимание флота вновь обратилось к Мобайлу. Так как армейских сил для захвата города не имелось, было решено ограничиться захватом фортов, защищающих вход в залив Мобайл. Нейтрализация этих укреплений позволила бы флоту северян войти в залив, и полностью закрыть его для действий блокадопрорывателей, тем самым обрушив линии снабжения всего восточного фронта конфедератов.

Планы и силы сторон

Состав сил федералистов

Для атаки на Мобайл была направлена значительная эскадра под командованием Дэвида Фаррагута, отличившегося в прорыве мимо фортов Нового Орлеана и последующих действиях в низовьях Миссисипи. Он был первым американским морским офицером, получившим звание контр-адмирала; до этого американский флот не имел званий выше командора, так как не был привычен к оперированию крупными флотами.

Под его командованием собралась значительная эскадра из деревянных винтовых кораблей, ранее составлявших Блокадную Эскадру Мексиканского Залива, и броненосных мониторов. Последние были затребованы Фаррагутом ввиду сведений о наличии в Мобайле одного или нескольких конфедеративных броненосцев, с которыми деревянные корабли не могли бы справиться. В состав флота входили:

Крупные корабли:

• USS «Хартфорд» (флагман) — большой 3000-тонный винтовой корвет, вооруженный двадцатью 229-мм гладкоствольными орудиями Дальгрена.
• USS «Бруклин» — 3000-тонный винтовой корвет, аналогичный «Хартфорду»
• USS «Ричмонд» — 3000-тонный винтовой корвет, аналогичный «Хартфорду»
• USS «Мононгахела» — 2000-тонный винтовой корвет, с вооружением из одного тяжелого нарезного, двух тяжелых гладкоствольных и нескольких меньших орудий.
• USS «Онеида» — 1500-тонный винтовой шлюп, с вооружением из двух 229-мм и семи 32-фунтовых орудий.
• USS «Лакаванна» — 1500-тонный винтовой шлюп, с вооружением из 178-мм нарезного, 279-мм гладкоствольного, двух 229-мм гладкоствольных и нескольких меньших орудий.
• USS «Семинола» — 800-тонный винтовой шлюп, с вооружением из 279-мм гладкоствольного и нескольких меньших орудий.
• USS «Галена» — 900-тонный корвет, изначально заложенный как броненосец, но ввиду неудачной конструкции, перестроенный в небронированную единицу. Вооружена восемью 229-мм гладкоствольными и одним 163-мм нарезным орудием.

Канонерки:

• USS «Кеннебек» — 700-тонная винтовая канонерка «90-дневной серии», с вооружением из одного 279-мм гладкоствольного и нескольких легких орудий.
• USS «Итаска» — 700-тонная винтовая канонерка «90-дневной серии», с вооружением из одного 279-мм гладкоствольного и нескольких легких орудий.
• USS «Окторара» — 800-тонная колесная канонерка с вооружением из 229-мм гладкоствольного и 80-фунтового нарезного орудий.
• USS «Метакомет» — 1100-тонная колесная канонерка с вооружением из двух 100-фунтовых и нескольких легких орудий.
• USS «Порт Роял» — 800-тонная колесная канонерка, вооружение неизвестно.

Мониторы:

• USS «Манхэттен» — однобашенный 2100-тонный береговой монитор типа «Каноникус», вооруженный двумя 380-мм гладкоствольными орудиями Дальгрена.
• USS «Текумсе» — однобашенный 2100-тонный береговой монитор типа «Каноникус», вооруженный двумя 380-мм гладкоствольными орудиями Дальгрена.
• USS «Виннебаго» — двухбашенный 1300-тонный речной монитор типа «Милуоки», вооруженный четырьмя 279-мм гладкоствольными орудиями Дальгрена.
• USS «Чикасо» — двухбашенный 1300-тонный речной монитор типа «Милуоки», вооруженный четырьмя 279-мм гладкоствольными орудиями Дальгрена.

Дополнительно в распоряжении Фаррагута имелась армейская группировка общим числом 5500 человек, под командованием генерала Говарда Гранджера. Эти войска были составлены из подразделений, выделенных 77-м Иллинойским Волонтерским, 34-м Айовоским Волонтерским, 96-м пехотным и 3-им Мэрилэндским Волонтерским кавалерийским полком. Их задачей было взятие и удержание конфедеративных фортов на входе в залив, после того как флот Фаррагута выполнит прорыв и отрежет гарнизоны форта от подкреплений.

Состав сил конфедератов

Укрепления

Конфедеративная оборона залива Мобайл в первую очередь держалась на преимуществе их позиции. Вход в залив со стороны моря был по большей части перекрыт отмелями и песчаными косами, оставляя лишь несколько фарватеров, достаточно глубоких для прохода крупных кораблей. Эти фарватеры защищались мощными укреплениями, возведенными на песчаных косах и островках у входа в залив.

Основой конфедеративной обороны являлся форт Морган, находившийся на краю узкого мыса с восточной стороны залива. Построенный в 1834 году, этот форт был мощным каменным сооружением в форме пятиконечной звезды с выступающими бастионами; хотя к 1860-м подобная архитектура уже несколько устарела, форт считался хорошо укрепленным и был оснащен 46 орудиями, из которых 11 были большими нарезными пушками. Форт прикрывал с востока главный судоходный фарватер на входе в залив, и его мощная артиллерия неоднократно использовалась конфедератами для прикрытия прорывов блокадопрорывателей.

На западной стороне главного судоходного фарватера, на большом острове Дофин, располагался форт Гэйнс — старое пятиугольное сооружение, возведенное из кирпича в 1821 году. Он был оснащен 26 пушками, и вместе с фортом Морган обеспечивал перекрестный огонь по любой цели на главном судоходном фарватере. Ещё одно укрепление — небольшой форт Поуэлл — прикрывал западный фарватер на входе в залив, и в сражении не участвовал. Численность гарнизона фортов составляла порядка 600 человек в форте Морган, примерно столько же в форте Гэйнс и около 140 человек в форте Поуэлл, но формальная численность не соответствовала боеспособности; война близилась к финалу, южане явно проигрывали, и многие солдаты более не хотели сражаться за Конфедерацию.

Между фортами Морган и Гэйнс, конфедеративные инженеры установили минное поле из 67 подводных мин в несколько рядов. Мины эти приводились в действие электричеством по кабелю с берега; удар о корпус корабля приводил к замыканию взрывателя. Чтобы иметь возможность дружественным кораблям входить и выходить из гавани, конфедераты оставили с восточной части поля проход, находившийся прямо под батареями форта Морган.

Корабли

Мобильные оборонительные силы конфедератов были представлены небольшой эскадрой залива Мобайл, находившейся под командованием адмирала Франклина Бьюкенена — бывшего командира знаменитой CSS Virginia. В состав её входили:

• CSS «Tennessee» — казематный броненосный таран, сильнейший броненосец, построенный на Юге. Имея водоизмещение в 1273 тонны, он был хорошо защищен, но медлителен (5-7 узлов), и имел трудно объяснимый изъян; тяги его рулевого механизма проходили открыто по верхней палубе, уязвимые для неприятельского огня. Его вооружение состояло из двух 178-миллиметровых и четырёх 163-миллиметровых нарезных орудий Брука.
• CSS Selma — частично-бронированная колесная канонерская лодка водоизмещением в 590 тонн. Перестроенная из грузового парохода, «Селма» имела броневую палубу, защищавшую её котлы и машины и была вооружена тремя тяжелыми гладкоствольными и одним 163-мм нарезным орудием. Скорость её составляла до 9 узлов.
• CSS Morgan — частично-бронированная колесная канонерская лодка водоизмещением в 863 тонны. Имел броневое прикрытие котлов и машинного отделения. Был вооружен шестью орудиями неизвестного калибра. Скорость до 10 узлов.
• CSS Гейнс — частично-бронированная колесная канонерская лодка водоизмещением в 863 тонны. Имел броневое прикрытие котлов и машинного отделения. Был вооружен одной 178-мм нарезной и пятью легкими гладкоствольными пушками. Скорость до 10 узлов.

В северной части залива, конфедераты имели ещё несколько кораблей, но они были либо не готовы, либо не способны принять участие в сражении. Старый колесный броненосец CSS «Балтик», построенный из плохого леса, имел очень слабый корпус, и в феврале 1864 был переоборудован в минный заградитель. Малые броненосцы CSS «Хантсвиль» и CSS «Тускалуза» имели плохие машины, и из-за своей малой скорости были сочтены негодными для сражения Большой колесный броненосец CSS «Нэшвилл» ещё стоял в достройке и не был готов к началу сражения. В распоряжении южан также имелись несколько небольших миноносцев и — по некоторым сведениям — по крайней мере одна подводная лодка с ручным приводом винта, но эти малые единицы были бесполезны в дневном сражении.

Ход событий

3 августа 1864 года, федеральный флот высадил десантную партию из 1500 солдат на западной оконечности острова Дофин. Развернувшись, войска маршем выдвинулись к форту Гэйнс на восточной оконечности острова, и вечером 4-го октября окопались на позициях, взяв форт в осаду. Генерал Гранджер хотел немедленно начать штурм форта, но Фаррагут отложил операцию. Он хотел дождаться прибытия четвёртого монитора, «Текумсе», который ожидался со дня на день, но задержался по техническим причинам в Пенсаколе.

Эта задержка позволила конфедератам срочно переправить подкрепления по заливу в форты. Однако, Фаррагут и Гранджер позже сочли это своей удачей, так как переброшенные подкрепления в итоге сдались вместе с гарнизонами фортов, только увеличив потери конфедератов.

Подготовка

Готовясь к прорыву, Фаррагут учел опыт своих действий на Миссисипи. Деревянные корабли были снайтованы попарно, бок-о-бок; таким образом, если один из пары сел бы на мель или потерял ход, второй мог бы вывести его из-под огня. Корабли построились в следующем порядке: «Бруклин» соединили с «Окторарой», «Хартфорд» с «Метакометом», «Ричмонд» с «Порт-Роялем», «Лакаванну» с «Семинолой», «Монохагеллу» с «Кеннебеком», «Оссипе» с «Итаской» и «Онеиду» с «Галеной». При этом сильнейшие корабли стояли справа (ближе к форту Морган) и прикрывали собой слабейшие. Мониторы составляли отдельную линию и маневрировали независимо, так как они имели малую осадку и им не угрожала опасность налететь на мель.

На деревянных кораблях, машины и котлы защитили, проложив вдоль бортов якорные цепи и запасной рангоут. Над палубами натянули противоосколочные сети; вокруг орудий установили защиту из мешков с песком. Провели тщательную разведку минного поля; так как конфедераты обозначали буйками его границы, то определение безопасного прохода не составило труда. Проинспектировав флот, Фаррагут назначил прорыв на утро 5 августа.

Прорыв

В 6.30, корабли Фаррагута пришли в движение, направившись на прорыв минно-артиллерийской позиции у форта Морган. Время было выбрано идеально; поднимавшийся прилив гнал океанские воды в залив, что облегчало движение прорывающимся кораблям. Защищенные броней мониторы двигались впереди деревянных кораблей, и ближе к форту Морган. За ними шла, возглавляемая «Бруклином», эскадра деревянных кораблей.

В 6.45, монитор «Манхэттен» открыл огонь, выстрелив из своих огромных 380-мм орудий по форту Морган. Следом за ним, огонь открыли все остальные мониторы, и чуть позднее — деревянные корабли, стреляя из погонных орудий. Артиллеристы фортов и кораблей конфедератов немедленно открыли ответный огонь, и очень скоро завязалась ожесточенная перестрелка.

По первоначальному плану, мониторы должны были идти впереди колонны деревянных кораблей. Однако, из-за малой скорости мониторов, деревянные корабли быстро догнали их. Пытаясь уйти с дороги деревянных кораблей, мониторы подошли почти вплотную к форту Морган, подвергшись интенсивному обстрелу и получив незначительные повреждения; однако, основная эскадра не успела отреагировать на манёвр мониторов. Опасаясь столкновений, капитаны идущих головными «Бруклина» и «Окторары» замедлили ход; «Хартфорд» с «Метакометом», чтобы не налететь на них, застопорили машины, и течение развернуло их поперек прохода. В построении федерального флота возникла сумятица в самой узкой части фарватера, прямо под огнём форта Морган.

Конфедеративные артиллеристы форта Морган сосредоточили сильный огонь на «Бруклине», ошибочно считая его флагманом. В это же время, конфедеративные корабли открыли огонь по «Хартфорду» и «Метакомету». Оба корабля получили повреждения и понесли сильные потери в экипажах. Пытаясь помочь оказавшемуся в тяжелом положении флагману, речные мониторы «Виннебаго» и «Чикасо» встали между ним и неприятелем, и подверглись сильному обстрелу. Задняя башня «Виннебаго» была заклинена попаданием, а «Чикасо» потерял трубу, тем не менее, оба корабля сохранили боеспособность, и их экипажи сражались храбро и решительно. Их интенсивный огонь с малой дистанции заставил батареи форта Морган существенно замедлить стрельбу. Однако, корабли конфедератов заняли позицию прямо впереди федеральной эскадры, и вели по ней интенсивный огонь.

Через мины

Идущий головым монитор «Текумсе» одним из первых проскочил вглубь залива, и заметил по другую сторону минного заграждения конфедеративный броненосец «Теннесси», готовящийся атаковать федеральную эскадру. Хотя Фаррагут категорически приказал кораблям держаться восточнее минного поля и не пересекать его, капитан «Текумсе» по неизвестной причине пренебрег приказом, и направил свой монитор прямо на противника. Последствия оказались трагическими; устремившись на врага, «Текумсе» налетел на мину. Взрыв пробил огромную дыру в днище монитора, который, не обладая достаточным запасом плавучести, пошел ко дну за несколько минут, вместе с большей частью своего экипажа. Капитан монитора предпочел погибнуть со своим кораблем, и причина его действий осталась неизвестной.

Гибель «Текумсе» была поворотным моментом сражения. Фаррагут видел, что его корабли смешались в кучу в узком проходе, зажатые между огнём с форта Морган и обстрелом конфедеративной эскадры. Единственным шансом избежать гибели, было прорываться вперед. Так как стоящий впереди «Бруклин» не мог двигаться, и загораживал путь остальной эскадре, Фаррагут отдал приказ идти на прорыв через минное поле.

«К черту мины! Четыре звонка. Капитан Драйтон, вперед! Джуэтт, полный ход!» Оригинальный текст (англ.)   – Damn the torpedoes! Four bells. Captain Drayton, go ahead! Jouett, full speed! — .....

Набрав скорость, «Хартфорд» устремился прямо сквозь мины, погубившие ранее «Текумсе». Его команда слышала, как мины скребли о борта корабля, но ни одна из них не сработала; механизмы мин были разъедены морской водой, и, как показали потом исследования, только одна из десяти ещё могла взорваться. Прорезав минное поле, «Хартфорд» и «Метакомет» резко отвернули вправо, и вышли в тыл форту Морган. Бортовая батарея корвета немедленно открыла интенсивный огонь, поражая конфедеративных артиллеристов с незащищенного тыла. Но в этот же момент он подвергся атаке нового опасного противника — конфедеративный броненосец «Теннесси» атаковал флагман, пытаясь его таранить. Выстрел нарезной пушки «Теннесси» пробил огромную дыру в борту «Хартфорда», чуть выше ватерлинии. Тем не менее, флагману «Фаррагута» удалось увернуться от тарана и продолжить дуэль с фортом.

Воспользовавшись полученной передышкой, «Бруклин» развернулся, и продолжил движение по проходу. «Теннесси», двигаясь навстречу федеральной эскадре, атаковал его и попытался таранить, но вновь промахнулся. «Бруклин» обстреливал конфедеративный броненосец почти в упор и сбил его трубу, но не сумел пробить его броню. «Теннесси» прорезал строй федеральной эскадры, едва не вылетел на мель, и с трудом развернулся для новой атаки.

Следом мимо форта прорвались «Ричмонд» и «Порт-Роял». «Теннесси» атаковал их, и вновь попытался таранить, но вновь промахнулся. Он дважды пытался выстрелить почти в упор по «Ричмонду», но оба раза его орудия дали осечку. Оказалось, что таранить быстроходный корабль даже в узком проходе далеко не так просто, как виделось конфедератам.

Снова развернувшись, «Теннесси» попытался атаковать «Лакаванну», но, как и прежде, промахнулся с таранной атакой и проскочил за кормой американского корабля. Течением его развернуло поперек прохода, и шедшая следом «Мононгахела», имевшая усиленный форштевень, полным ходом таранила его. Удар не нанес «Теннесси» особого вреда; «Мононгахела» пострадала сильнее, повредив свой нос. Конфедеративный броненосец сделал два выстрела в спаренный с «Мононгахелой» «Кеннебек», после чего прошел дальше, и обменялся залпами с «Оссипе».

Затем, конфедеративный броненосец атаковал последнюю пару — «Онеиду» и «Галену». Удачный выстрел с «Теннесси» пробил котел на «Онеиде», и та потеряла ход, но спаренная с ней «Галена» подняла давление в котлах до предела, и вытащила своего поврежденного товарища из-под огня. Подошедший монитор «Виннебаго» отогнал «Теннесси», вынудив его отойти под прикрытие батарей форта Морган. На этом, основная часть сражения завершилась — все корабли Фаррагута прорвались мимо фортов, и вошли в залив.

Сражение с конфедеративными канонерками

Немедленно после прорыва, «Метакомет» расцепился с «Хартфордом» и устремился на конфедеративные канонерки. Южане бросились врассыпную, понимая, что их оборона потерпела крах, и федеральный флот прорвался в залив. CSS «Селма» устремилась вглубь залива, преследуемая по пятам «Метакометом».

Канонерка конфедератов CSS «Гэйнс» попыталась проскочить к форту Морган, но удачный выстрел «Хартфорда» поразил её подводную часть, выведя из строя машины. Беспомощная канонерка была атакована подошедшим «Кеннебеком», 279-мм снаряд с которого пробил её корпус и затопил крюйц-камеру. Не имея больше возможности сопротивляться, капитан выбросил «Гэйнс» на берег и оставил его.

Расцепившиеся со своими партнерами «Порт Роял» и «Итаска» погнались за последней оставшеся канонеркой, CSS «Морган». Однако, внезапно налетевший дождевой шквал ухудшил видимость, и «Моргану» удалось проскочить мимо преследователей, и, описав дугу, укрыться под прикрытием орудий форта Морган.

В это время, «Метакомет» продолжал погоню за «Селмой». В дождевом шквале корабли потеряли друг друга из виду, но когда погода прояснилась, оказалось, что «Метакомет» обогнал «Селму» и стоит впереди неё, перегораживая путь к отступлению. Между канонерками произошла яростная схватка. Не имея возможности отступить, уступая в скорости и вооружении, «Селма» в итоге оказалась в безнадежном положении, и её капитан спустил флаг. В дальнейшем, эта канонерская лодка была включена в состав федерального флота и оперировала в заливе Мобайл.

Сражение с CSS «Теннесси»

К 8.35, федеральная эскадра завершила прорыв и встала на якорь к северу от форта Морган. Задача Фаррагута была полностью выполнена: его корабли прорвались в залив, и островные форты конфедератов оказались в изоляции. Конфедеративная эскадра была разгромлена и более не представляла опасности. Броненосец «Теннесси», правда, все ещё находился на ходу и стоял под защитой батарей форта Морган, но Фаррагут собирался разделаться с ним, атаковав его ночью при помощи трех своих уцелевших мониторов. Однако, в 8.50 произошло необъяснимое — «Теннесси» поднял якорь и двинулся на федеральную эскадру.

Остается неизвестным, на что именно рассчитывал Бьюкенен, принимая решение о прорыве. Оставаясь под прикрытием батарей форта Морган, «Теннесси» мог существенно усилить оборону форта и нанести некоторый урон северянам, если те решили бы атаковать его. Однако, попытка прорыва через федеральную эскадру выглядела явным самоубийством. «Теннесси» был медлителен и неповоротлив, его немногочисленные орудия работали плохо, а машины не были надежны. Укрываясь на мелководьях, он мог бы избежать атаки деревянных кораблей северян, но мониторы могли последовать за ним куда угодно.

Как только «Теннесси» вышел из-под прикрытия орудий форта, северяне немедленно атаковали его. Деревянные корабли Фаррагута, обогнав медлительные мониторы, последовательно обстреливали «Теннесси» и пытались её таранить. Корвет «Мононгахела», имевший таранную наделку на форштевне, ударил в борт «Теннесси», но удар пришелся в выступающий нижний край каземата, и корвет только искалечил собственный нос. Следом таранить конфедеративный броненосец попыталась «Лакаванна»; её атака также была безрезультатна.

Следом за этим, «Теннесси» была атакована флагманом Фаррагута, корветом «Хартфорд». Фаррагут пошел прямо на южан, угрожая таранить лоб-в-лоб; такое столкновение, вероятно, привело бы к гибели обоих кораблей. Бьюкенен не рискнул пожертвовать «Теннесси», и отвернул в последний момент. Корабли прошли бок-о-бок друг с другом (при этом Фаррагута, находившегося на вантах, едва не сбросило за борт). «Хартфорд» развернулся для нового захода, но случайно столкнулся с также попытавшейся возобновить атаку «Лакаванной», и временно утратил боеспособность.

Исход сражения в итоге решило прибытие мониторов «Манхэттен» и «Чикасо». «Манхэттен» занял позицию впереди конфедеративного броненосца, стреляя из своих тяжелых 381-мм пушек, в то время как более маневренный «Чикасо» подошел к неприятелю с кормы и начал почти в упор расстреливать его своими орудиями. «Теннесси» пытался уйти от своих оппонентов, но его маневры только подставили броненосец под обстрел всего флота северян. Несколько орудий «Теннесси» были выведены из строя, остальные не могли действовать из-за заклинивших ставень — и в довершение всего, удачный выстрел с «Чикасо» перебил приводы рулевого механизма, по недосмотру располагавшиеся открыто на палубе броненосца. Через несколько минут «Теннесси» полностью утратил боеспособность, и Бьюкенен (раненный отлетевшими внутрь каземата болтами) был вынужден отдать приказ о капитуляции.

Взятие фортов

Поражение мобильных сил конфедератов означало, что флот северян получил полное господство в заливе Мобайл. Форты на входе в гавань еще держались, но более не могли получать снабжение.

Немедленно после прорыва, Фаррагут направил монитор «Чикасо» обстрелять форт Поуэлл. Комендант форта, лейтенант-полковник Уильямс запросил командование о дальнейших распоряжениях, и получил приказ «Когда положение станет безнадежным, спасайте гарнизон. Держитесь так долго, как только возможно». Так как гарнизон форта пал духом и высказывал признаки неповиновения, комендант счел положение безнадежным, и приказал забить орудия, взорвать пороховые склады и эвакуировать гарнизон на материк.

Форт Гейнс продержался несколько дольше, хотя его положение было безвыходным. Высадившиеся на острове войска северян многократно превосходили гарнизон форта численностью, и, благодаря удобному рельефу, могли подвести свою артиллерию к самым стенам форта. В конце концов, комендант гарнизона полковник Андерсон признал неизбежное и приказал начать переговоры о капитуляции. Форт Гейнс сдался 8 августа, вместе с гарнизоном в 800 человек.

Единственным оставшимся в руках конфедератов фортов был форт Морган на западной стороне залива. Немедленно после капитуляции фортов Поуэлл и Гейнс, северяне перебросили войска на песчаную косу, соединявшую форт с материком, и полностью отрезали конфедератам пути отступления. Тем не менее, гарнизон под командованием генерала Пэйджа продолжал сопротивляться.

Командующий армейскими силами северян генерал Гранджер разработал план совместного с флотом взятия форта Морган. Пока мониторы северян (поддерживаемые захваченным «Теннесси», который наспех отремонтировали и включили в состав федерального флота) отвлекали гарнизон форта бомбардировками, федеральные войска выстроили последовательные линии траншей, позволявшие пехоте безопасно подобраться к стенам форта. 22 августа, северяне подвергли форт интенсивной бомбардировке из тяжелых мортир и осадных орудий. В форте вспыхнули пожары; опасаясь взрыва пороховых складов, генерал Пэйдж приказал их затопить, тем самым лишив гарнизон боеприпасов. Наконец, осознавая невозможность сопротивления, Пэйдж сдался 23 августа.

Последствия

С капитуляцией форта Морган, контроль над заливом Мобайл полностью перешел в распоряжение северян. Сам порт Мобайл не был взят в то время, но утратил всякое стратегическое значение, так как блокадопрорыватели более не могли проникнуть в него через контролируемый северянами залив. Тем не менее, несмотря на малое значение самого города, южане, опасаясь нападения северян, были вынуждены держать значительные армейские силы для защиты Мобайла; сдача города была бы негативно воспринята общественным мнением Юга.

Отрывок, характеризующий Битва за залив Мобайл

– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.