CSS Virginia
«Виргиния» (англ. Virginia — первый крупный[уточнить] броненосец флота Конфедеративных Штатов Америки во время Гражданской Войны.
«Вигжиния» была перестроена из захваченного южанами парового фрегата USS Merrimack. Именно под этим, а не под данным ему южанами, названием этот броненосец фигурировал в первых сообщениях о самом корабле и сражении с его участием, которые исходили от американского федерального правительства и разошлись по всему миру. Хотя впоследствии и стало известно настоящее название корабля, данное ему после перестройки, во многих источниках (как американских, так и, например, советских) он фигурировал именно под первоначальным обозначением — как «Мерримак».
Корабль участвовал в знаменитом сражении на Хэмптонском рейде, в ходе которого нанёс тяжёлый урон деревянным кораблям северян, но был остановлен американским башенным броненосцем USS Monitor. После безрезультатного боя оба броненосца разошлись, не сумев нанести друг другу значительного ущерба. После этого «Виргиния» принимала участие ещё в нескольких незначительных операциях, но более не встречалась с противником. В мае 1862 года, после того, как южане были вынуждены оставить Норфолк, «Виргиния» была уничтожена ввиду невозможности эвакуации.
Содержание
История
В самом начале Гражданской Войны в США, войсками конфедератов была захвачена одна из основных баз американского военного флота — Норфолк в штате Виргиния. Не имея возможности удерживать базу на враждебной территории, и не желая, чтобы она попала в руки мятежников-«дикси», комендант базы распорядился сжечь стоявшие в резерве на верфи корабли. Среди обреченных на уничтожение боевых кораблей, самым ценным был большой винтовой фрегат USS «Merrimack», новейшей постройки. Пытаясь спасти корабль и вывести его из Норфолка, механики фрегата сумели запустить двигатели, но виргинские «дикси» блокировали фарватер затопленными баржами. Не имея возможности спасти «Мерримак», экипаж решил его уничтожить. 20 апреля «Мерримак» был подожжён командой и выгорел до ватерлинии; остов фрегата был позднее затоплен.
Захватив Норфолк, южане немедленно занялись расчисткой базы и верфи. Остов «Мерримака» был поднят 30 мая, и помещён в единственный уцелевший сухой док. Осмотр корпуса показал, что хотя выше ватерлинии фрегат выгорел полностью, его подводный корпус был все ещё в хорошем состоянии, а машина исправна.
Южане, не имевшие в начале конфликта собственного флота, очень скоро начали ощущать на себе действие превосходства северян на море. Будучи полностью аграрной страной, Конфедерация почти не имела собственной промышленности; чтобы снабжать свою армию вооружением и боеприпасами, она была вынуждена завозить их из-за границы. Флот северян, блокировавший основные порты Юга, серьёзнейшим образом затруднил положение южан — теперь оружие и боеприпасы приходилось провозить через блокаду контрабандой, в небольших количествах и по очень высоким ценам. Все это серьезнейшим образом сказывалось на положении Конфедерации.
Южане понимали, что не имея адекватной промышленности и почти не имея обученных моряков, они не смогут никогда тягаться с северянами в числе кораблей. Их единственным шансом было попытаться превзойти северян, строя корабли качественно нового (на тот момент) типа — броненосцы. В этом плане, захваченный «Мерримак» был чрезвычайно ценен для южан, так как его исправная машина и целый подводный корпус позволяли быстро перестроить его в броненосный корабль. Южане надеялись, что с помощью броненосцев они смогут разгромить деревянные корабли северян, и прорвать блокаду своих портов.
11 июля 1861 года Стивен Мэллори, конфедеративный секретарь по военно-морским делам, распорядился восстановить «Мерримак» как броненосец. Два проекта перестройки корабля были подготовлены лейтенантом Джоном Мерсером Бруксом и лейтенантом Джоном Л. Поттером; в итоге был выбран проект Брукса, но основные чертёжные работы выполнил более опытный в инженерных областях Портер. Работы на «Мерримаке» — переименованном в честь штата в «Виргинию» — начались летом 1861 года.
Конструкция
В ходе работ, обгоревшие остатки надводного борта бывшего «Мерримака» были срезаны до уровня ниже ватерлинии; таким образом, весь основной корпус корабля находился под водой. На главной палубе «Виргинии» был надстроен большой четырёхугольный каземат с закруглёнными оконечностями, в котором должны были стоять орудия. Корма была переделана, чтобы лучше защищать от навесного огня единственный винт; для улучшения мореходности, в носовой части «Вирджинии» установили V-образный фальшборт.
При нормальной загрузке, весь основной корпус броненосца скрывался под водой. Над поверхностью выступали только массивный каземат и фальшборт в носовой части. Единственная труба «Виргинии» располагалась в центре каземата. Конической формы рубка рулевого была смонтирована в передней части крыши каземата и являлась, фактически, продолжением его стенок.
Полное водоизмещение «Виргинии» составило 4000 тонн, что почти на 800 тонн превышало водоизмещение прежнего «Мерримака». Длина её составляла 83,8 метра, ширина — 15,6 метров, осадка — 6,4 метра.
Вооружение
Всё артиллерийское вооружение «Виргинии» располагалось в защищённом бронёй каземате на палубе. В каждой закругленной оконечности каземата было прорезано по три орудийных порта — один прямо по центральной линии корабля, и по одному с каждого борта, направленных в стороны под углом в 45 градусов от центральной линии. Эти порты предполагалось закрывать наружными поворотными ставнями. В боковых стенках каземата было прорезано по четыре орудийных порта с каждого борта. Но к моменту ввода корабля в состав флота, ставни для них установить не успели.
В носовой и кормовой оконечностях каземата, на поворотных установках, было установлено по одному 178-миллиметровому нарезному дульнозарядному орудию Брукса на центральном штыре. Эти пушки были изготовлены на основании захваченных заготовок для гладкоствольных орудий Дальгрена; завершённые конфедератами как нарезные орудия, они стреляли 47-килограммовыми снарядами. Благодаря поворотной установке, каждая из этих пушек могла использовать все три порта в своей оконечности каземата.
Бортовой залп «Вирджинии» состоял из двух меньших 163-миллиметровых нарезных орудий Брукса, и четырёх трофейных 229-миллиметровых гладкоствольных орудий Дальгрена. Последние были менее точны и дальнобойны чем нарезные пушки, но зато были более надежны и просты в эксплуатации. Дополнительно, на крыше каземата «Виргинии» стояли две легкие 12-фунтовые гаубицы, предназначавшиеся для стрельбы картечью по палубам неприятельских кораблей.
Инженеры южан знали, что северяне ответят на «Виргинию» своими собственными броненосцами и понимали необходимость приспособить корабль для борьбы с ними. Так как артиллерийское вооружение «Виргинии» не смогло бы нанести существенного вреда аналогично защищенному броненосцу (учитывая что «Виргинию» проектировали противостоять именно такой артиллерии), а получить более тяжелые орудия было в то время невозможно, было решено оснастить «Виргинию» тараном. Таран представлял собой массивный стержень, отлитый из чугуна, и вставленный в форштевень «Виргинии»; так как значительно перестраивать форштевень южане опасались, таран был закреплен слабо и мог легко отвалиться.
Броневая защита
Броневая защита «Виргинии» была изготовлена из прокатанных железнодорожных рельсов. Так как большая часть корпуса корабля находилась под водой, наиболее защищенным элементом конструкции являлся каземат. Построенный из дуба и сосны, каземат имел толщину стенок 610 миллиметров; снаружи, он был обшит двумя слоями кованых железных плит, толщиной в 51 миллиметр каждая. Общая толщина броневой защиты, таким образом, составляла 102 миллиметра, но на практике, сопротивляемость двух слоев плит была ниже чем у сплошной плиты равной толщины. Чтобы улучшить снарядостойкость каземата, конфедераты расположили его стенки под углом в 36 градусов от горизонтали.
Вне каземата, деревянная палуба «Вирджинии» была защищена двумя слоями 51 миллиметровых железных плит, общей толщиной в 102 миллиметра. Так как борта корабля постоянно находились под водой, они подвергались значительно меньшей угрозе, и были обшиты единственным слоем плит 51 миллиметровой толщины. Броневая рубка была защищена так же как и каземат.
В целом, защита «Виргинии» соответствовала требованиям времени. Наиболее распространенные в тот период 200-мм и 229-мм морские гладкоствольные орудия не могли пробить её даже с небольшой дистанции. Однако, к тому моменту, когда «Виргиния» вступила в строй, на вооружение флота северян начали поступать новые 280-мм и 380-мм орудия Дальгрена и Родмана, считавшиеся достаточно сильными, чтобы пробить её броню.
Силовая установка
Силовая установка «Вирджинии» осталась такой же как и на прежнем «Мерримаке»; две горизонтальные возвратно-поступательные паровые машины работали на единственный двухлопастной винт. Полная мощность силовой установки составляла 1200 лошадиных сил.
Главной проблемой силовой установки «Вирджинии» была её сильная изношенность. «Мерримак» перед сожжением был помещен на верфь как раз для замены изношенного двигателя, но работы начать не успели. Слабая конфедеративная промышленность не могла заменить двигатели, и в результате, силовая установка «Виргинии» работала очень ненадежно, теряла мощность и не могла двигать перетяжелённый корпус корабля. Скорость «Виргинии» не превышала 5-6 узлов (менее половины от максимальной скорости «Мерримака») даже в идеальных условиях. На практике же, скорость конфедеративного броненосца редко когда превышала 2-3 узла.
Другой проблемой была плохая маневренность «Виргинии». Почти полностью находящийся под водой корпус создавал сильное сопротивление при маневре, а увеличившееся водоизмещение только усугубило проблему. Радиус поворота «Виргинии» составлял более 1,6 километра, а на полный разворот броненосец тратил почти 45 минут.
Служба
Битва на Хэмптонском Рейде
См. Битва на Хэмптонском рейде
8 марта, «Виргиния» в компании двух небольших канонерок вышла из Норфолка, и атаковала федеральные блокадные силы на Хэмптон-Роудс. Федеральный флот, состоявший исключительно из деревянных парусных и винтовых кораблей, оказался не способен что-либо противопоставить броненосцу; залпы орудий северян просто отскакивали от его брони. В начале боя, «Виргиния» таранила и потопила большой парусный шлюп USS «Камберленд»; тонущий корабль сражался до последнего, но не смог победить бронированного противника. Однако, потопление «Камберленда» не прошло для «Вирджинии» бесследно; при ударе, её слабо закрепленный таран отломился, а ответный огонь сильно повредил трубу броненосца, снизив его и без того небольшой ход.
После этого, «Виргиния» направилась к большому парусному шлюпу USS «Конгресс». Опасаясь тарана (на практике, уже отломившегося, но северяне об этом не знали), капитан «Конгресса» поставил корабль на мель. Пользуясь неподвижностью своего оппонента, «Виргиния» заняла позицию прямо по корме «Конгресса» и начала его расстреливать бортовыми залпами, в то время как северяне могли отвечать ей только немногочисленными кормовыми пушками.
После часа неравного боя, кормовые орудия «Конгресса» были разбиты, и он, не имея более возможности сопротивляться, был вынужден сдаться. Хуже того, шедшие на помощь северянам винтовые фрегаты «Роанок» и «Миннесота» выскочили на мели и оказались в беспомощном положении. Покончив с «Конгрессом», «Виргиния» собиралась атаковать «Миннесоту», но из-за начавшегося отлива и наступивших сумерек, южане не решились рисковать броненосцем на мелководьях Хэмптон-Роудс[1] и отступили, собираясь продолжить битву на следующий день.
9 марта, «Вирджиния» вернулась на Хэмптон-Роудс, намереваясь покончить с «Миннесотой». Однако, её ожидал достойный противник — федеральный броненосец USS «Монитор»[2], низкобортный башенный корабль, спроектированный Джоном Эрикссоном. Между броненосцами произошла первая в истории дуэль; при этом, артиллерия обеих кораблей оказалась неспособна нанести ущерб оппоненту[3].
В ходе этой дуэли, проявились главные недостатки «Виргинии»; её низкая скорость и неповоротливость. Маленький маневренный «Монитор» имел преимущество над своим неуклюжим оппонентом, легко уворачиваясь от попыток тарана со стороны «Виргинии». В конечном итоге, правда, конфедератам улыбнулась небольшая удача — попавший в рубку «Монитора» снаряд ранил его капитана через смотровые щели, и из-за возникшего замешательства, федеральный броненосец временно отступил. «Виргиния», впрочем, не стала дожидаться его возвращения, и предпочла отступить; боеприпасы у конфедератов заканчивались, изношенная силовая установка работала все хуже и в корпусе вскрылись наспех заделанные течи, так что продолжение сражения было не в их интересах.
Последующие операции
Отремонтированная в Норфолке, «Виргиния» изготовилась к новым действиям. В начале апреля, она в сопровождении нескольких деревянных канонерских лодок вновь вышла на Хэмптон-Роудс, в надежде дать северянам ещё одно сражение. Её прежний оппонент — USS «Монитор» — по-прежнему находился в Хэмптон-Роудс. 11 апреля, «Вирджиния» подошла к форту Монро, вызывая «Монитор» на бой; её орудия были теперь снаряжены бронебойными снарядами и южане рассчитывали, что смогут добиться успеха.
Однако, сражение как таковое не состоялось. «Виргиния» выпустила несколько снарядов с очень большой дистанции (безрезультатно), «Монитор» ответил огнём, но не стал покидать свою защищенную позицию. Северяне не хотели рисковать без лишней необходимости; они понимали, что «Монитор» является их единственным противовесом «Вирджинии», и если он будет выведен из строя, конфедеративный броненосец легко расправится с деревянными кораблями. В свою очередь, южане также не рискнули атаковать федеральные корабли, защищенные мощными батареями форта Монро, и отступили.
В дальнейшем, положение на Хэмптонском Рейде оставалось в неустойчивом равновесии. Каждая из сторон не хотела рисковать своим единственным броненосцем без необходимости, и пыталась заманить противника в ловушку, чтобы дать ему бой при благоприятных для себя условиях. В результате, «Виргинии» так более и не удалось принять участие в боевых действиях; в тех ситуациях, когда она была готова дать бой, северяне избегали сражения, а в тех ситуациях, когда северяне были готовы дать бой, избегали сражения конфедераты.
В конце апреля, федеральный флот на Хэмптон-Роудс был усилен новым броненосным корветом USS Galena, и броненосным куттером таможенной службы «Нагатук». Баланс сил окончательно изменился в пользу северян; имея против себя трех броненосных противников, «Виргиния» более не рисковала выходить из гавани. Последним незначительным действием, в котором принимала участие «Вирджиния», был выход в море 8 мая 1862 года, когда федеральная эскадра в составе «Монитора» и четырёх других кораблей обстреляла береговые батареи конфедератов на входе в реку Джеймс. Завидев «Виргинию», северяне начали медленно отступать, надеясь выманить её на открытую воду, но в этот раз «Виргиния» отказалась принять бой, и дав предупредительный залп, ретировалась.
Уничтожение
10 мая 1862 года, наступающие войска северян взяли Норфолк. С падением города, «Вирджиния» оказалась без своей единственной базы. Осадка броненосца не позволяла ему подняться выше по реке Джеймс, к территории, все ещё контролируемой конфедератами. Переход морем в другой порт также был невозможен; даже если бы «Виргинии» удалось каким-то образом прорваться мимо трех броненосных и множества деревянных кораблей эскадры федералов, она не обладала даже минимально необходимой способностью к морским переходам, и пошла бы ко дну при любом волнении.
Пытаясь спасти сильнейший корабль Конфедерации, экипаж «Виргинии» предпринял отчаянную попытку разгрузить броненосец, чтобы он смог подняться по реке Джеймс. С «Виргинии» сняли все вооружение, боеприпасы и уголь, частично демонтировали броню; однако, осадка броненосца по-прежнему была слишком большой. Не имея иного выхода, экипаж решил сжечь «Виргинию»; эта задача была возложена на лейтенанта Джонса, последнего человека, покинувшего броненосец. 11 мая, у острова Крани, пожар добрался до пороховых погребов оставленной экипажем «Вирджинии», и первый броненосец Конфедерации взорвался и затонул.
В настоящее время якорь, флаг и другие детали «Виргинии» являются частью экспозиции музеев.
Оценка проекта
Являясь импровизацией, построенной в условиях дефицита ресурсов на основе имевшегося корпуса, «Виргиния» представляет собой известную сложность для оценки. Её единственный бой с «Монитором» закончился безрезультатно во многом за счет неготовности обеих сторон к сражению; в то же время, она достаточно хорошо показала себя против деревянных кораблей.
Главной — критической — проблемой «Виргинии» являлась её очень низкая маневренность и малая скорость. «Виргиния» тратила очень много времени на повороты, перемещалась медленно, и неприятельский корабль, обладающий свободой хода, мог легко уклониться от её атаки. Как следствие, единственными жертвами конфедеративного броненосца стали два парусных шлюпа — не обладавших свободой маневра и не способных увернуться. Учитывая значительную осадку броненосца, его малая маневренность в условиях мелководного Хэмптон-Роудс крайне затрудняла действия «Виргинии».
Вооружение «Виргинии» соответствовало требованиям боя против деревянных кораблей; однако, оно совершенно не подходило для перестрелки с броненосцами. Даже будучи снаряженными бронебойными снарядами, орудия конфедератов едва ли обладали достаточной пробивной мощью, чтобы поразить «Монитор»; таран же «Виргинии» был малоприменим из-за очень низкой маневренности.
В целом, «Виргиния» не представляла какого-либо особого интереса с технической точки зрения и не породила сколь либо заметного подражания в масштабе мирового кораблестроения. Своей известностью данный корабль обязан главным образом связанным с ним уникальным обстоятельствам — как первый броненосец, вступивший в бой с равным себе противником (против береговых укреплений броненосные корабли использовались ещё во время Крымской войны), а также благодаря активной популяризации в американских масс-медиа и научно-популярной литературе. Его присутствие в Норфолке, пусть и недолгое, оказало существенное влияние на ход Гражданской Войны в США; вплоть до конца апреля, северяне не могли действовать на реке Джеймс, опасаясь что «Виргиния» отрежет им путь к отступлению.
Напишите отзыв о статье "CSS Virginia"
Примечания
- ↑ Кроме того, из-за отломившегося тарана в носу «Виргинии» образовалась опасная течь.
- ↑ «Монитору» был направлен приказ идти в Чесапикский Залив для защиты Вашингтона от возможного нападения «Виргинии», однако командир блокадного эскадрона приказал его проигнорировать и оставил башенный броненосец для защиты Хэмптон-Роудс.
- ↑ «Вирджиния» вообще не имела бронебойных снарядов для своих орудий, которые к тому же были слишком слабыми. Орудия «Монитора» технически могли пробить броню «Виргинии», но не вполне уверенные в надежности этих пушек офицеры не решались заряжать их полными зарядами.
Ссылки
- [www.lva.lib.va.us/ Library of Virginia]
- [www.vahistorical.org/ Virginia Historical Society]
- [www.moc.org/ Museum of the Confederacy] in Richmond, Virginia
- [cssvirginia.org/ Website devoted to the CSS Virginia]
- [www.hamptonroadsvisitor.com Hampton Roads Visitor Guide]
- [www.monitorcenter.org/ USS Monitor Center and Exhibit], Newport News, Virginia
- [www.mariner.org/ Mariner’s Museum], Newport News, Virginia
- [www.hrnm.navy.mil/ Hampton Roads Naval Museum]
- [www.multied.com/Navy/cwnavalhistory/ Civil War Naval History]
- [web.archive.org/web/20091027144300/www.geocities.com/hrforts/Fort_Wool/history.htm Fort Wool History]
- [www.roadstothefuture.com/I664_VA_MMMBT.html Roads to the Future — I-664 Monitor-Merrimac Memorial Bridge Tunnel]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
| ||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий CSS Virginia
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
