Битва при Киркуке (1733)

Битва при Киркуке
Основной конфликт: Войны Надир-шаха, Турецко-персидская война (1730—1736)
Битва при Киркуке
Дата	24-26 октября 1733 года
Место	Киркук
Итог	победа персов
Противники
Персия Османская империя
Командующие
Надир-шах Хаджибек-хан Топал Осман-паша † Мемиш-паша †
Силы сторон
меньше, чем у турок ок. 100,000
Потери
минимальные 20,000 вся артиллерия

Битва при Киркуке, также известная как битва при Ак-Дербенте — последний бой Месопотамской кампании Надир-шаха, в котором он отомстил османскому генералу Топал Осман-паше за поражение в битве при Самарре. Хотя битва закончилась сокрушительной победой персов, они были вынуждены покинуть Ирак из-за растущего восстания на юге Персии во главе с Мухаммад-ханом Белуджем, что лишило Надир-шаха стратегических преимуществ от этой великой победы — захвата Багдада.

Предыстория

Последствия битвы при Самарре

Поражение Надира в битве при Самарре не только стоило персам 30,000 жертв, но и сохранило Багдад в руках турок. Потеря столь большого числа опытных бойцов и артиллерии не могли быть легко преодолены, и первой задачей Надира стало восстановление морального духа своих солдат, которые до этого момента считали себя непобедимыми, и не без оснований, поскольку Надир до того не проиграл ни одного сражения. Собрав своих офицеров, Надир-шах начал с признания своих ошибок: «… [Надер] напомнил им о прошлых жертвах и отваге погибших солдат и обещал им, что сотрет память об их недавнем поражении».

На юге Персии в это время вспыхнуло восстание под руководством Мохаммад-хана Белуджа, который собрал значительную массу недовольными вокруг себя и стал договариваться с местных арабскими племенами. Но Надир-шах решил сначала рассчитаться с Топал-пашой, а затем уже разгромить восстание Мохаммад-хана.

Восстановление персидской армии

Необходимость реванша была обусловлена не только самолюбием Надир-шаха, но и тем, что поражение при Самарре создало плодородную почвой для разрастания внутреннего недовольства. Надир немедленно занялся восстановлением обескровленной армии и всего за 40 дней собрал огромное количество ресурсов со всей страны (на 140000 вьючных лошадей, мулов и верблюдов) и 50000 новобранцев. Эти усилия по воссозданию армии обернулись страданиями жителей страны, особенно на западе страны, которые были обложены непомерными налогами. Собрав жесточайшими мерами 200000 туманов, Надир распределил эти деньги среди офицеров, повысив их готовность к грядущей борьбе. В разговоре с придворными он заявил: «Вы знаете, почему они говорят обо мне с такой ненавистью? Потому что я не дам ни минуты мира или спокойствия стране. Я буду осквернять и уничтожать все, потому что я не человек, но гнев Божий, посланный бичевать человечество». Такие заявления дают четкое представление о нарциссической личности Надира в сочетании с почти психопатией. Это было те черты, которые сделали его безжалостным гением войны, которым восхищались современники и восхищаются историки до сих пор.

Были проведены реформы в пехотном строю: пехоту Надир теперь делил на три основных компонента. Стрелки jazāyerchi, оснащенные лучшими доспехами и мушкетами, стояли впереди. Пока они перезаряжали оружие, из задних рядов вели огонь мушкетеры qarachurlu. Наконец, вооруженные мечами и копьями пехотинцы piyadegan обеспечивали возможность стремительной атаки в пешем строю. Эти реформы структурировали персидскую пехоту, превратив её в смертоносную силу, которая может подстраиваться под конкретные обстоятельства боя.

Топал-паша также стремится восполнить свои потери. Он направил в Стамбул запрос с требованием прислать подкрепления, а также найти ему на замену более молодого генерала (Топал-паше было примерно 70 лет в то время). В итоге ему удалось собрать армию из 100000 солдат.

Битва

Начальная фаза

Разведчики Надира сообщили ему о 12000 турецкой армии, двигавшейся через долину Ак-Дербент. Топал-паша отправил этот контингент во главе с Мемиш-пашой как авангард своей основной армии. Надир также отправил авангард во главе с Хаджибек-ханом, чтобы заманить Мемиш-пашу в засаду и поставить под удар главной персидской армии. После преследования Хаджибек-хана Мемиш-паша двинулся прямо засаду Надира, где турок ожидали 15000 солдат противника с двух флангов. В итоге Мемиш-паша, к тому времени уже отправивший Топал-паше весть о том, что он разгромил персидские войска, и просивший о дополнительных войсках для преследования, теперь лежал на поле боя среди мертвых. Один из выживших турок указал персам путь к двигавшейся всего в 5 км армии Топал-паши. Топал-паша, почувствовав грозящую опасность, приказал солдатам остановиться и начал развертывание своих людей. По мере того, как персидская армия приближалась к противнику, Надир выстроил свою пехоту в линию и послал её вперед, чтобы атаковать янычар. Как только армии сблизились на расстояние выстрела, началась перестрелка, длившаяся два часа.

Заключительная фаза

Персидские jazāyerchi два часа отвлекали внимание турецких стрелков. В это время Надир инициировал фланговый удар: 15000 всадников Хаджибек-хана обошли правый фланг турок, после чего Надир послал в бой ещё 15000 всадников для обхода турок слева, взяв их в клещи.

Османы оказались зажаты в центре пошедшими с саблями наголо в атаку jazāyerchi и персидской кавалерией с флангов. По мере того как янычары стали сдавать позиции, jazayerchi начали стрелять им в спину. Ситуация стала настолько тяжелой, что Топал-паша признал свою печальную судьбу и сел на коня, чтобы присоединиться к своим людям в последнем бою. Топал-паша, очевидно, решил умереть вместе со своими людьми, а не бежать, спасая свою жизнь. Старый генерал был прострелен дважды, прежде чем он упал с коня. Персидский кавалерист отрубил ему голову и доставил её Надир-шаху.

Битва закончилась 20000 османских потерь и потерей турками всей артиллерии и большой части обоза. Удовлетворившись реваншем, Надир-шах приказал воссоединить голову Топал-паши с телом и направить в Багдад с почестями, где он должен был быть похоронен.

Последствия

Надир надеялся начать новую осаду Багдада и стал готовить базу для его захвата, а также для кампании на Кавказе. Шокированный поражением Топал-паши и смертью Ахмад-паши Стамбул начал переговоры о сдаче территорий в обмен на мир. Тебриз уже был эвакуирован османами в период после битвы при Киркуке. Однако планам Надира помешало восстание Мохаммад-хана, превращавшееся во все более серьезную угрозу. Это лишило Надира всех потенциальных стратегических плодов его победы, и вместо захвата Багдада он был вынужден собрать свои войска и идти обратно вглубь империи, чтобы подавить восстание Мохаммад-хана.

Во многих отношениях победителем в Месопотамской кампании стал Топал-паша, спасший Багдад от падения благодаря своей сокрушительной победе в битве при Самарре. Хотя он впоследствии и потерпел поражение и был убит при Киркуке, Надир не смог развить свой успех.

Литература

• Michael Axworthy, The Sword of Persia: Nader Shah, from Tribal Warrior to Conquering Tyrant Hardcover 348 pages (26 July 2006) Publisher: I.B. Tauris Language: English ISBN 1-85043-706-8
• Moghtader, Gholam-Hussein(2008). The Great Batlles of Nader Shah, Donyaye Ketab
• Ghafouri, Ali(2008). History of Iran’s wars: from the Medes to now, Etela’at Publishing

Отрывок, характеризующий Битва при Киркуке (1733)

Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.