Буланов, Владимир Петрович

Владимир Петрович Буланов
Дата рождения	19 февраля 1919(1919-02-19)
Место рождения	дер. Берница, Кашинский уезд, Тверская губерния, РСФСР
Дата смерти	5 сентября 2008(2008-09-05) (89 лет)
Место смерти	Москва, Россия
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	Военно-воздушные силы
Годы службы	1938—1980
Звание
Командовал	Главный штурман ВВС СССР (1971-1980)
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Владимир Петрович Буланов (19 февраля 1919 год, деревня Берница, Тверская губерния — 5 сентября 2008, Москва) — Главный штурман ВВС СССР (1971—1980), генерал-лейтенант авиации (1974), Заслуженный военный штурман СССР, участник Великой Отечественной войны.

Биография

Родился родился 19 февраля 1919 года в крестьянской семье. Учился в сельской школе Чагино, затем в Кашинской школе, где закончил 8 классов.

В 1936 году переехал в г. Подольск, к старшему брату. В этом же году поступил в Подольский индустриальный техникум на горновзрывное отделение.

В 1938 году, после окончания 2-х курсов техникума, поступил в Краснодарскую школу штурманов ВВС.

В июне 1940 года окончил школу штурманов, получил звание лейтенант. По разнарядке был направлен в качестве летчика-наблюдателя в 46-й бомбардировочный полк 9-й авиадивизии на аэродром Шяуляй в Литве.

С июня 1941 по июль 1944 года Владимир Петрович воевал в составе Северо-Западного, Западного и 3-го Белорусского фронтов.

С 20 июня по 19 октября 1941 года служил на аэродроме в Груджае (Литва), сделал 9 боевых вылетов на самолетах Ар-2. Позднее с аэродрома Жуковский он произвел 22 вылета.

В мае 1942 года перешел в 10-й авиационный разведывательный полк (аэродром Кубинка), в составе которого совершил 118 боевых вылетов. Позднее служил штурманом эскадрильи в Смоленске.

В ноябре 1943 года уехал в Оренбург, где поступил на штурманский факультет Военной академии (сейчас — Военно-воздушная академия имени Ю. А. Гагарина).

В 1944 году, будучи на практике, совершил 9 вылетов на самолете Ил-10, снова участвовал в боевых действиях.

В ноябре 1946 года окончил академию и был направлен в штурманскую службу Главного штаба ВВС, где работал инспектором, старшим штурманом.

В 1953 году — главный штурман по высадке экспедиции «Северный полюс-4», во время которой вместе с генералом Захаровым произвел полет на самолете Ил-28 в направлении Северного полюса, за что был удостоен ордена Красной Звезды.

С 1955 года последовательно занимал должность главного штурмана авиации Таврического военного округа, 76-й воздушной армии Ленинградского военного округа, 24-й воздушной армии (ГДР), ВВС Московского военного округа.

С марта 1971 по 1980 год — главный штурман ВВС.

В 1974 году было присвоено звание генерал-лейтенанта.

За годы летной службы Владимир Буланов освоил 36 типов самолетов и вертолетов, в том числе Ил-28, Ар-2, Як-27, Як-28.

В 1980 году вышел в отставку, четыре года работал в Институте Гражданского флота.

С апреля 2001 года по настоящее время — начальник 6-го объединенного Совета ветеранов авиации и ВДВ.

Жил в Москве. Умер 5 сентября 2008 года. Похоронен на Троекуровском кладбище в Москве.

Награды

• орден Красного Знамени — (в наградном листе и приказе о награждении ошибочно указан Василием) (05.12.1941)
• Орден Суворова 3-й степени — (представлялся к званию Героя Советского Союза)(06.11.1943)
• орден Отечественной войны 1-й степени (06.04.1985)
• два ордена Отечественной войны 2-й степени (10.12.1942, 06.09.1943 (представлялся к ордену Красное Знамя))
• Орден Трудового Красного Знамени (за освоение Ан-22)
• четыре ордена Красной Звезды (в том числе 1945, 1953, 1954)

• Медали, в том числе:
  • «Жукова»
  • «За боевые заслуги» (1948)
  • «За воинскую доблесть. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»
  • «За оборону Москвы»
  • «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «65 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «В память 850-летия Москвы»
  • «Ветеран Вооружённых Сил СССР»
  • «30 лет Советской Армии и Флота»
  • «40 лет Вооружённых Сил СССР»
  • «50 лет Вооружённых Сил СССР»
  • «60 лет Вооружённых Сил СССР»
  • «70 лет Вооружённых Сил СССР»
  • «В память 800-летия Москвы»
  • «За безупречную службу» 1-й степени

Почётные звания

• Заслуженный военный штурман СССР

Ссылки

• [wwii-soldat.narod.ru/200/ARTICLES/BIO/bulanov_vp.htm Международный объединенный Биографический Центр/ copyright © 2001—2007]
• [www.podvignaroda.mil.ru Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»]
• [www.fisinter.ru/~ain/osdg1/t3/bulanov_vp.pdf Воспоминания В. П. Буланова]
• [zelao41.ru/my-srazhalis-pod-moskvoj/ Зеленоград — живой памятник нашей победы]

Отрывок, характеризующий Буланов, Владимир Петрович

– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.