Бунты в Нью-Йорке из-за призыва (1863)

Бунты в Нью-Йорке из-за призыва (англ. New York City draft riots, с 11 по 16 июля 1863 года, также известны, как Неделя Призыва (англ. Draft Week)) — гражданские беспорядки в городе Нью-Йорке, США. Стали результатом недовольства новыми законами, прошедшими через Конгресс Соединённых Штатов. Согласно этим законам, предполагалось набирать людей на военную службу на проходившую в то время Гражданскую войну. Президент США Авраам Линкольн направил для восстановления порядка несколько частей ополченцев и добровольческие войска.

Не большинство, но многие арестованные во время беспорядков носили ирландские фамилии, и были упомянуты исследователем Адрианом Куком в списках «уличных армий». Протесты, которые начались как следствие недовольства призывом, переросли в расовый погром, жертвами которого становились чернокожие. Толпа разгромила многие дома, включая приют для чернокожих сирот. Войска для разгона протестующих использовали артиллерию.

Предпосылки

С началом Гражданской войны Нью-Йорк поддержал сторонников Союза. В апреле 1861 года на площади Соединения состоялся митинг в поддержку президента Линкольна, собравший от 100 до 250 тыс. чел. Когда Линкольн объявил о наборе 75 тыс. добровольцев в армию Союза, в течение 10 дней до 8 тыс. нью-йоркцев записались в добровольцы. Первое сражение при Булл-Ран в июля 1861 года привело к большим потерям и упадку энтузиазма.

Большим влиянием в Нью-Йорке пользовалась Демократическая партия, называемая тогда «Медноголовыми». Демократы являлись противниками войны. Избранный в 1862 года губернатор Нью-Йорка Гораций Сеймур стоял на антивоенной платформе.

По мере затягивания войны недостаток в людях обострялся. 3 марта 1863 года Конгресс принял первый в истории США закон о призыве, уполномочив президента набрать в армию граждан от 18 до 35 лет со сроком службы 3 года.

«Медноголовые» были противниками этого закона. Основные возражения вызывал так называемый «коммутационный платёж» — за 300 долларов можно было откупиться от призыва, также допускалось предоставить вместо себя другого человека на замену. Такая практика породила выражение «300-долларовый человек». В реальности, закон поощрял набор добровольцев, и призваны были немногие.

Откупы от призыва вызвали недовольство в среднем и низшем классах, которые начали говорить, что «это война богатых, в которой сражаются бедные».

Первый набор прошёл 11 июля 1863 года без инцидентов. Имена призывников были помещены в ящики, откуда извлекались по одному, и публично оглашались. Затем имена были напечатаны в газетах. Хотя Нью-Йорк пока что оставался спокоен, бунты противников призыва прошли в других городах, в том числе в Буффало 6 июля 1863 года.

В городе было много разговоров о возможности подобных бунтов и в Нью-Йорке. Это соединялось с усилиями Таммани-Холла (резиденции Демократической партии) по присвоению американского гражданства ирландским иммигрантам, с тем, чтобы увеличить списки про-демократических избирателей на местных выборах. Многие ирландцы обнаружили, что они обязаны воевать за свою новую страну.

Бунт

Понедельник

Второе оглашение имён состоялось в понедельник, 13 июля 1863 года. В 10:00 разъярённая толпа атаковала 9-й полицейский участок на перекрёстке 3-й авеню и 47-й улицы, где проходил призыв. Толпа разбила окна булыжниками из мостовой и сломала двери.

Многие восставшие были ирландскими рабочими, которые были недовольны тем, что освобождение чернокожих рабов увеличивает конкуренцию на рынке труда.

Ополчение штата Нью-Йорк отсутствовало в городе, отправленное для помощи войскам Союза в Пенсильванию, и с беспорядками пришлось разбираться полиции. Шеф полиции Джон Кеннеди прибыл в понедельник для осмотра ситуации. Хотя он не был в форме, толпа узнала его, и напала, нанеся множество повреждений. В ответ полицейские атаковали протестующих с помощью дубинок и револьверов, но были оттеснены.

Нью-йоркский департамент полиции не смог пресечь беспорядки из-за недостатка людей, однако спокойствие сохранялось на Нижнем Манхэттене. Иммигранты и прочие жители в районе морского порта не участвовали в бунте, они видели достаточно насилия между 1830 и 1850 годами.

Отель «Бычья Голова» на 44-й улице, отказавшийся продавать алкоголь, был подожжён. Были атакованы и подожжены резиденция мэра на 5-й авеню, 8-й и 5-й полицейские участки. Толпа атаковала ведущую республиканскую газету New-York Tribune, но была оттеснена двумя пулемётами Гатлинга. Для тушения пожаров были вызваны пожарные команды, однако многие пожарные сами присоединились к бунту, так как тоже подлежали призыву.

Позднее тем же днём толпа атаковала арсенал на перекрестке 2-й авеню и 21-й улицы, при разгоне был застрелен один человек.

Вторник

В понедельник ночью пошёл дождь, помогая потушить пожары, и разогнав толпу по домам. Но позднее протестующие вернулись. Коммерция в городе остановилась, многие рабочие присоединились к беспорядкам. Толпа атаковала дома известных республиканцев.

Губернатор Гораций Сеймур прибыл в город, и выступил с речью в городском собрании. Пытаясь успокоить восставших, он объявил закон о призыве антиконституционным.

Генерал Вул перебросил в город 800 солдат из фортов Нью-Йоркской гавани, и из Вест-Пойнта, и приказал ополченцам вернуться в город.

Восстановление порядка

В среду были получены известия о приостановлении призыва. Многие восставшие разошлись по домам. В то же время ополченцы частично вернулись в город и применили жёсткие меры против оставшейся толпы.

Порядок был восстановлен в четверг, по мере прибытия войск, в том числе 152-го Нью-йоркского добровольческого полка, 26-го Мичиганского добровольческого, 27-го добровольческого полка штата Индиана и 7-го полка ополчения штата Нью-Йорк из Фредерика. Губернатор направил в город войска штата, не использовавшиеся федеральным правительством — 74-й и 65-й полки ополчения, а также подразделение Нью-йоркской добровольческой артиллерии. 16 июля в городе находилось несколько тысяч человек федеральных войск.

Последнее столкновение произошло в четверг у Грамерси Парк и повлекло гибель множества восставших.

Последствия

Погибло 120 человек, по крайней мере 2000 ранено. Нанесен ущерб на 1 млн долларов. Городское казначейство выплатило компенсаций на одну четверть этой суммы. Сожжено дотла 50 домов, включая две протестантские церкви.

19 августа призыв возобновился и прошёл без инцидентов, хотя было набрано гораздо меньше, чем ожидалось. Из 75 тыс. человек, намеченных к призыву по всей стране, попали на службу всего 45 тыс.

Тогда как в беспорядках приняли участие, в основном, рабочие, средний и высший класс поддержал призыв и приветствовал меры по наведению порядка. Многие богатые бизнесмены, симпатизировавшие Демократической партии, поддержали мнение об антиконституционности призыва.

В течение войны в Нью-Йорке было набрано 200 тыс. солдат, моряков и ополченцев, 20 тыс. из них погибли.

В кинематографе

• «Банды Нью-Йорка» — реж. Мартин Скорсезе (США, 2002)

Ссылки

• [www.press.uchicago.edu/Misc/Chicago/317749.html The New York City Draft Riots of 1863]
• [www.civilwarhome.com/draftriots.htm Официальные рапорты]
• First Edition Harper's News Report on the [www.sonofthesouth.net/leefoundation/civil-war/1863/august/draft-riots.htm New York Draft Riots]
• [www.mrlincolnandnewyork.org/inside.asp?ID=91&subjectID=4 Draft Riots] 1863 New York City Draft Riots

Отрывок, характеризующий Бунты в Нью-Йорке из-за призыва (1863)

– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.