Бывшие публичные дома для японских солдат в Нанкине
| Достопримечательность | |
Бывшие публичные дома для японских солдат в Нанкине
| |
| Страна | Китайская Народная Республика |
| Город | Нанкин |
| Статус | охраняемый памятник |
Бывшие публичные дома для японских солдат в Нанкине, расположенные на аллее Лицзи, в июне 2014 года были включены в число охраняемых памятников культурного наследия Нанкина (南京市文物保护单位)[1].
История
После захвата в ходе японо-китайской войны в декабре 1937 года Нанкина, в городе начались массовые убийства и изнасилования. Несмотря на приказ, запрещавший насилие, фактически военное командование закрывало глаза на зверства как рядовых солдат, так и офицеров. Изнасилование женщин рассматривалось как нормальное поведение на оккупированных территориях. Более того, для контроля над процессом начали организовываться публичные дома, которые эвфемистически называли «станциями утешения». Первый такой дом терпимости под Нанкином был открыт в 1938 году[2].
В дальнейшем в Нанкине было открыто более 40 подобных «станций», в том числе в престижном районе города, известном ранее как Новая деревня Пуцин, на аллее Лицзи в домах № 2 (этот публичный дом назывался «Станцией утешения Синономэ» или «Восточным отелем») и № 18 («Станция утешения родного города»). В этих зданиях в занятие проституцией было вовлечено свыше двухсот женщин из Китая, Кореи и Японии. Комплекс «станций утешения» на аллее Лицзи считается крупнейшим в Азии[1][3].
Поскольку воспитанные в конфуцианской философии женщины, подвергшиеся сексуальному насилию, нередко кончали жизнь самоубийством, а выжившие скрывали свой позор[2], после войны места расположения «станций утешения» в Нанкине было непросто определить, многие не найдены по сей день[4]. Комплекс зданий на аллее Лицзи стал единственным, который был определён по показаниям выживших «женщин для утешения»[3].
На сегодня большинство других зданий, в которых во время войны действовали японские «станции утешения», оказалось снесено, и 9 июня 2014 года было принято решение комплекс из семи зданий на аллее Лицзи включить в перечень охраняемых памятников культурного наследия Нанкина[1][5]. Придание комплексу зданий нового статуса ставит целью, помимо прочего, сохранение свидетельств о трагедии женщин, пострадавших от политики японского милитаризма[6].
Напишите отзыв о статье "Бывшие публичные дома для японских солдат в Нанкине"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [russian.news.cn/culture/2014-06/20/c_133421354.htm Бывшие публичные дома для японских солдат в Нанкине занесены в список исторических достопримечательностей]. Синьхуа (20 июня 2014). Проверено 20 июня 2014.
- ↑ 1 2 Леонид Млечин. [books.google.ru/books?id=62y8nHWnbg4C Китай — великая держава номер один?]. БХВ-Петербург (2012). Проверено 20 июня 2014.
- ↑ 1 2 [english.nanjing.gov.cn/govaffairs/newsevents/201406/t20140619_2873741.html Site of comfort stations in Nanjing listed as heritage] (англ.). Nanjing China (20 June 2014). Проверено 20 июня 2014.
- ↑ [news.qq.com/a/20140620/004068.htm 南京40多处慰安所多数被拆 专家建议立标志碑] (кит.). Tencent (20 июня 2014). Проверено 20 июня 2014.
- ↑ [news.qq.com/a/20140618/004496.htm 南京一处慰安所旧址被正式认定为市级文保] (кит.). Tencent (18 июня 2014). Проверено 20 июня 2014.
- ↑ 叶真. [www.njnews.cn/news/2014-06/17/content_11309288.htm 南京利济巷慰安所旧址成文保单位 或打造慰安妇纪念馆] (кит.). 南京报业网 (17 июня 2014). Проверено 20 июня 2014.
Отрывок, характеризующий Бывшие публичные дома для японских солдат в Нанкине
Пьер помолчал, отыскивая.«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.
Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
