Г’оба, Уильям Веллингтон

Уильям Веллингтон Г’оба (коса William Wellington Gqoba) (август 1840—26 апреля 1888) — южноафриканский поэт, переводчик и журналист, происходил из народа коса. Он был одним из крупнейших из писателей коса XIX век. За свою относительно короткую жизнь был рабочим, служащим, учителем, публицистом, редактором газеты и пастором.

Г’оба родился в местечке Габа около Алис в Капской колонии (современная провинция Восточный Кейп). его отцом был Г’оба из рода Ц’иха, а его дед, Пейи, был одним из близких сподвижников Нтсиканы — создавшего первую независимую от европейцев христианскую общину среди коса.

Г’оба посешал школа в мисси Тьюме, затем учисля в семинарии в Лавдейле. С мая 1856 года он работал в Лавдейле рабочим по строительству фургонов, затем в том же качестве в Кинг-Уильямс-Тауне и в миссии Браунли. В 1858 году его назначили старейшиной христианской миссии Мгвали, организатором и руководителем которой был Тийо Сога — первый чернокожий миссионер Южной Африки.

С 1884 года и до самой своей смерти в 1888 году он был редактором газеты Исигидими самакоса (Вестник коса), в которой он также публиковал свои статьи по истории народа коса.

Однако наибольшую славу он заслужил как поэт, прежде всего благодаря двум большим поэмам («Спор христианина с язычником» и «О образовании»). Его поэтический стиль во многом основывался на поэме Джона Баньяна Странствия пилигрима в переводе на язык исикоса Тийи Соги. В обоих поэмах Г’оба представлял сомнения и доводы, которые были на языках тех, кто его окружал. Г’оба высказывал много критических суждений о современной ему Южной Африке: упадок нравственности, плохое качество образования, несправедливое обращение белых с африканцами, низкая оплата труда африканцев и так далее. Но он ни в коем случае не отрицал значимость европейской цивилизации и христианства. Наоборот, он считал, что любые жертвы оправданы ради овладения её ценностями.

Г’оба умер в Лавдейле 26 апреля 1888 года.

Отрывок, характеризующий Г’оба, Уильям Веллингтон

Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.