Гебелейзис

Гебелейзис (Gebeleїzis, Gebelexis) — бог грозы у даков. Геродот отождествлял его с Залмоксисом.

Считается, что его имя происходит от индоевропейского корня *g’heib (свет, молния). Вероятнее всего, на начальном этапе истории даков, существовало два различных культа, а позднее культы двух богов слились.

В 1935 году П. Кречмер сделал лингвистический анализ, который показал что «Zemelo» (из греко-фригийских надгробий в Малой Азии), фракийское «Zemelen» (земля) и Семела (богиня Земли, мать Диониса) восходят к единому «g’hemel» — «земля, почва, принадлежащий земле» (ср. авестийское «zam», земля, литовское «zeme», латышское «zeme», древнепрусское «sama», «semme», древнеславянское «zemlja», земля, страна. Далее, Кретчмер, опираясь на сообщения Геродота, пытался связать Залмоксиса с Гебелейзисом и предполагал, что Гебелейзис — фракийское имя, а в Залмоксис — скифско-фракийское имя-гибрид одного и того же бога. Данная этимология Кретчмера была подвергнута критике Руссу и другими учеными. Тем не менее, понятно, что геты (дако — геты) верили в единого бога, называемого одними Залмоксисом, а другими Гебелейзисом. Предполагается, что Гебелейзис прошел общеизвестную эволюцию: из небесного бога типа Дьяуса он превратился в бога бури, а затем в бога плодородия как Зевс или Баал.

Литература

• Геродот. [alexm.here.ru/mirrors/www.enteract.com/jwalz/Eliade/036.html «История» IV. 94]

Отрывок, характеризующий Гебелейзис

Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.